Илья Хоменко - Поднебесник

Звездный час человечества был близок, как никогда. Он уже стоял на пороге. Смотрел с черного ночного неба неуловимо прекрасными россыпями сияющих драгоценных камней. Стучался в чаши радиотелескопов. Для тысяч и тысяч людей время вдруг потекло тягуче и медленно. Повседневные хлопоты отступили куда-то, оттесненные неуверенным радостным ожиданием. Ожиданием чуда.

Астрофизик проснулся с ощущением, будто чего-то ему не хватает. Несколько минут лежал, пытаясь сообразить, в чем же дело. Не хватало головной боли, привычной спутницы всех его пробуждений, следствия давней аварии, неудачного юношеского увлечения дельтапланеризмом. И это не предвещало ничего хорошего. Решил закрыть глаза, признать это пробуждение ошибкой и постараться уснуть еще хотя бы на несколько минут. Увы! Ничего не вышло. Он встал. Приводя себя в порядок, возясь с галстуком и шнурками ботинок, почувствовал прилив бодрости, какой-то странной бодрости, не того мертвого искусственного возбуждения, которое наступает обычно после таблетки кофеина, а самого настоящего радостного подъема. Как если бы он только что получил очень приятное известие. И тогда он по-настоящему испугался. Никаких приятных известий астрофизик в это утро не получал. Означать эта странная беспричинная радость и не менее странное беспричинное исцеление от головной боли могло только одно: сегодня его опять тряхнет. Значит, он действительно нездоров.

В этот день все газеты мира вышли с фамилией астрофизика на первых страницах. Телевидение и радио, захлебываясь, повторяло и комментировало его последнее выступление в ООН. Эфир был заполнен шумными овациями и разноязычными голосами переводчиков, доносившими сказанное им до самых отдаленных уголков планеты. Включив автомобильный радиоприемник, астрофизик вздрогнул. Его голос, многократно умноженный десятками передающих станций, выныривал из черного динамика, обрывался на полуфразе хрипом помех и снова возникал на другом диапазоне. Система автоматической настройки прогнала верньер по шкале из конца в конец, но ничего, кроме отголосков выступления астрофизика, из приемника так и не извлекла.

Голоса эти — его и как бы не его — окончательно выбили ученого из колеи. Какое-то горькое и непреодолимое ощущение пустоты жизни, пустоты и ненужности, схватило его за горло. Его имя известно всем. Но он никому не нужен. Его работы давно стали классикой. Последний грандиозный успех сделал его настоящей живой легендой. Но во плоти легенда эта уже зажила своей, независимой жизнью, как его фамилия на страницах университетских учебников, как его голос по радио — и оставила астрофизика с глазу на глаз с одиночеством. Таким был Альфред Нобель, поэт, изобретатель динамита, шумно признанный великим человеком и умерший в абсолютном вакууме личной ненужности и непонимания. Таких людей много. У астрофизика была работа. Работа давала цель и надежду на ее достижение. И вот теперь, когда цель его жизни почти достигнута, когда в нем ожила мечта о переходе во что-то лучшее, чем дни, не заполняемые ничем, кроме каторжного труда и напряженного ожидания, — эта болезнь. Странная психическая болезнь, лишающая его возможности увидеть собственными глазами то, к чему он стремился, то, ради чего жертвовал всем остальным.

Очередной приступ накрыл его на дороге между городом и центром астрофизических исследований. Сперва он почувствовал, как тело вдруг непроизвольно расслабилось, будто реагируя на чужую, не его мозгом поданную команду. Почти автоматически (такое с ним случалось уже несколько раз) он включил поворот, съехал на обочину, затормозил. Веки словно свинцом налились. Руки соскользнули с руля. Началось. Проваливаясь куда-то сквозь поверхность планеты в звездную пургу, в тучи космической пыли, он еще цеплялся несколько секунд за реальность, пока не понял, что иллюзорный мир, созданный его нездоровой фантазией, все равно сильнее, все равно заберет его с собой, все равно победит.