Алиса Арчер - Невозвратимое

– Почему вы не дали мне умереть? Вы могли вернуться один, а меня оставить под завалом.

– Мог, – хмуро ответил Книжник. Поднялся на ноги и прошел мимо профессора к двери. Вышел из комнаты и исчез в пространстве.

Вяземский уткнулся лицом в колени и долго сидел, не шевелясь. Он не просто потерпел поражение. Его попытку отменили, стерли из времени, обесценив его готовность пожертвовать собой. Что это значило? Благородство и милосердие в извращенном понимании Книжника? Почему он не убивает его? Он мог замучить Вяземского, как полковника Терехова. Мог задушить в тот первый раз, когда Вяземский целился в него из пистолета. Неужели профессор был прав, когда говорил Бельскому, что настолько ничтожен, что Книжник не считает его угрозой? Или он хочет довести Вяземского до отчаяния? Заставить смотреть, как Книжник убивает генерала?

Неизвестность пугала профессора куда больше, чем мысли о смерти. И выбирая между Книжником и аномалиями, он без раздумий предпочел бы последние. Книжник слишком непредсказуем, а аномалии подчинялись известному алгоритму. Распространение волн не несло злой воли разумного существа. Они были столь же опасны и губительны для человечества, как смерч или наводнение. И, в отличие от Книжника, не знали последствий своего появления, не могли делать выбор.

Профессор задумался. Действия Книжника до сих пор носили лишь ответный характер. Он много времени проводил в комнате Уварова, исчезал и появлялся снова. Чем он занимался, когда перемещался во времени? Искал кого-то? Пытался что-то изменить? Ответ на этот вопрос мог помочь найти Бельский. Он много лет следил за Книжником и наверняка немало знал о его прошлом. Надо поговорить с ним, решил профессор. И тут же похолодел от внезапного озарения. Что, если генерала больше не существует? Что, если через минуту или час Вяземский и не вспомнит, что у него был друг детства? Все события, связанные с ним, сотрутся из памяти, а профессор даже не узнает об этом. И сам он может исчезнуть из времени в любую секунду. Книжник способен стереть любого неугодного ему человека, изменить историю целых поколений. Кто сможет его остановить?

Вяземский вышел из комнаты и бросился в свой кабинет. Он набирал генералу снова и снова, но тот не отвечал. Профессор слышал только длинные равнодушные гудки. Вяземский сбросил звонок и набрал номер сестры. Они не общались уже много лет, но ему необходимо было услышать голос близкого человека. Любого, кто его знал. Он хотел почувствовать себя живым, настоящим в это самое мгновение, в котором он принадлежал еще самому себе. Потому что он не был уверен, что завтра все останется по-прежнему.

4 декабря 1941 года. Ленинград

Город пах смертью. В ледяном воздухе не чувствовалось запахов разложения и гнили, но из окон домов, из дворов и подъездов сочились безысходность и отчаяние. Редкие прохожие медленно брели по улицам, не глядя на стоящего около дороги Книжника. Он появился в городе рано утром и несколько часов бесцельно слонялся по набережной и окрестным проулкам, пытаясь подавить в себе ярость и раздражение. Его бесило, что Вяземский лезет на рожон и не оставляет попыток его прикончить. И злило, что приходится щадить профессора. Книжник давно бы избавился от назойливого старика, если бы точно знал, что Вяземский не нужен для будущего, которое он создаст для Малютки. Кто-то должен будет разбираться с аномалиями, если у Книжника не получится отменить вторжение кристалла в измерение их реальности.

К изменению прошлого он подошел основательно. Все должно выглядеть, как естественный ход вещей. Раздобыл старый фургон довоенного времени и оставил неподалеку от нужного дома. Не найдя на складах военной формы своего размера, переместился на несколько лет назад, проник на одну из фабрик, где шили обмундирование для солдат, и внес свои параметры в размерную сетку. Форма не привлекала внимания, не стесняла движений, а главное, высокий ворот гимнастерки полностью закрывал татуировки на шее Книжника. Глядя сквозь время, он увидел, что уже после первой партии такие размеры признают ошибочными и исключат из производства. Книжник носил форму, не снимая, больше двух недель ночуя на чердаках и в подвалах, чтобы она измялась и перестала выглядеть новой. Те, кто увидит его, должны запомнить обычного советского солдата, выделяющегося разве что ростом и шириной плеч.

Он шел по улицам, не обращая внимания на обессиленных голодных людей, на тела погибших, лежащих прямо на земле. Многие из них умерли уже несколько дней назад, но городу не хватало ресурсов, чтобы убирать мертвецов. Здесь царило равнодушие, порожденное усталостью и бессилием. Изможденные лютым холодом и отсутствием пищи горожане были слишком близки к смерти, чтобы заботиться о тех, кому уже ничего не понадобится. Иногда он видел длинные очереди из стоящих за выдаваемым по продовольственным карточкам хлебным пайком. В таких местах стояла несвойственная толпе неприятная тишина, лишь изредка прерываемая истошными криками дерущихся за кусок хлеба людей. Книжник проходил мимо них, не испытывая ни жалости, ни сострадания. Большинство этих людей умрет задолго до его рождения. Он не мог им помочь. Да и не хотел.