В Бирюк - Венец [СИ]

— А что он делал здесь — сказать можешь?

Ноготок поднял носок к свету, покрутил, сморщился от резкого запаха.

— Носок связан… год или два. И стирали его последний раз… ф-фу… примерно тогда же. Зачем тебе это? Ты и так знаешь что он делал здесь: пытался убить рыжего.

— Но почему?!

— Хм… если бы ему удалось, то, может быть, этот подвиг был бы отмечен здесь полоской. С обоснованием.

Круто. Мы же и виноваты, что прервали эту «портяночную» летопись.

«Золотоволоска» потел, завёрнутый в шубу, вяло водил по сторонам глазами, с трудом открывая их на мои вопросы.

— Ещё пол-полташки. И — запить. Подумай, что ты видел или слышал такого, чтобы тебя захотели убить?

— Не-не знаю! Я ничего не видел! Я при… прислуживал! Владыке Кириллу! Он ничего такого…! Я ми-мирный по-ослушник! Ти-ихий! Сми-иренный! А меня… прямо в пещере… ы-ы-ы… чуть не убили… кабы не Метафраст… я господу молился… он меня спас, глаза злыдням отвёл… а потом всё равно… за что?! За какие грехи мои?! Ы-ы-ы…

Не понял. Метафраста в «Иерусалимской пещере» не было.

— Стоп. Давай по порядку. Метафраст — это про что?

Это было изнурительно. Вынимать из него инфу. Доза спирта давала полчаса возбуждения. В этой фазе он нёс околёсицу на грани бреда, рвался, забрызгивал слюнями окружающих. Потом действие дозы проходило, он снова начинал плакать, впадал в чистый депресняк, скулил, слюни переставали летать брызгами, а мирно текли струйкой. Как и слёзы. Торможение, изнеможение, ступор, дремота. Повтор.

Мы уменьшали дозу, чтобы он не свалился в алкогольный сон, но увеличивали частоту. Периоды сокращались, ещё быстрее сокращались фазы полезной активности.

После шестой интоксикации бедняга захрапел и вывести его в бодрствующее состояние не удалось. Хрипит, мычит и стонет.

Финита ля комедия.

Если, конечно, кто-нибудь находит в этом смешное.

Подведём итоги прошедших двух часов моей жизни.

В день перед штурмом в храмах города шли молебны об одолении ворогов. В смысле: нас. И об упокоении Жиздора. Само отпевание прошло в Софии. Потом гроб перетащили в Уздыхальницу, где и закопали под полом Михайловского златоверхого. Службы во многих храмах продолжались и дальше.

Кирилл участвовал в таком мероприятии в Десятинной. Естественно, «золотоволоска» был при нём. Когда ударил набат, они побежали в Феодоров монастырь, где квартировались. Там Кирилл вспомнил, что оставил в храме торбу с ценной книгой сочинения Метафраста, погнал служку принести её. А то потеряется.

Как я понимаю, все были уверены, что набат сообщает о начале приступа и что-то реально опасное, если и будет, то не скоро. И вообще: мы же молились? — Значит, ворогов одолеют. Что Боголюбский уже в городе, что Чарджи уже в детинце — даже представить не могли.

Служка прибежал в Десятинную, и тут в детинец ворвались гридни Искандера. Звон мечей, клики битвы загнали парня, в панике обнявшего найденного Метафраста как родного, назад в церковь. Кроме него, в храме спряталось ещё немалое количество гражданских и военных.

В какой-то момент люди решили, что бой сдвинулся и можно убежать в более безопасные места. Но беглецы не успели: в полусотне шагов от церкви на них вдруг накатила откуда-то взявшаяся толпа гридней. Кого побили, кого потоптали, остальные разбежались. Некоторые, включая рыжего, потерявшего свою камилавку, кинулись обратно в Десятинную. Вокруг уже были пожары, достаточно светло. Возможно, в этот момент будущий «заказчик» увидел знакомое «солнышко» волос, вбегающее в темноту храма между постаментами херсонесских коней.

Нападавшие спешились и вошли в церковь, добивая волынцев и выкидывая на паперть гражданских.

Рыжий забился на хоры, и когда вражеский воин велел ему выходить, просто трясся, ничего не соображая. Получил удар мечом в грудь, и быть ему покойником, но обнимаемый Метафраст спас. «Жития святых» не каждый удар пробьёт.

Тут недалеко обнаружился волынский гридень. Который подрезал преследователя монашка. Прибежали ещё несколько нападавших, и все принялись рубиться. Волынца посекли и бросили, своего раненного утащили.

Всё это происходило в темноте, в отблесках пожаров, проникающих снаружи сквозь узкие окна. Выяснять: убит ли тот рыжий монашек или просто в панике завалился в угол под лавки на хорах — некому.

Парень трясся в темноте, вспоминал все выученные молитвы, слушал как из уже мёртвого соседа вытекает кровь.

Похоже, именно этого волынца выносили служки в то утро, когда я приехал в Десятинную: крови вытекло много, она протекла сквозь полы хоров и капала вниз в зал. Без этой капели покойника долго не нашли бы: место закрытое.