В Бирюк - Венец [СИ]

Даже если на этой голове — царский венец, а «камера» — вся «Святая Русь».

Теперь я взвалил на него новый груз. Тройной.

Огромную страну. Из христианских — вторую по численности населения, первую по размеру территории.

Свару среди соратников, побулькивающую близкой кровавой усобицей.

Мои фантазии. Насчёт «белоизбанутости», насчёт разворота «в новое русло истории».

Если он скиснет… Нет. Ни скиснуть, ни сломаться он не может. Он может только умереть. Если такое случится… мне будет очень плохо. И по делам, и по душе. Потому что без него… Я как-то незаметно вложил в него кусочек своей души. Он умрёт — я частицу себя потеряю.

Ладно, гоу-гоу. Где конвой мой? А остальные где? А, вспомнил. На конь, на базу, рысью.

Боголюбский… С ним было трудно. Впервые, после Бряхимовского похода, мы с ним оказались «заперты». «Два медведя в одной берлоге»: долгое время не могли уйти, отодвинуться друг от друга. Город, распутица, полу-враги, полу-друзья вокруг. Постоянное напряжение. Оба ожидали удара в спину. Ударов. Небезосновательно. У Андрея к такой постоянной тревоге добавлялось непонимание города. И понимание лживости, готовности к измене, предательству многих окружающих. Ненависть к этому месту, где ему пришлось пережить унижения, обиды, потерять многих друзей. Неприязнь к его новому статусу. На Руси прежде невиданному, непонятному. Нежелание «переключать масштаб»: от проблем Залесья перейти к ежедневному, оперативному решению проблем Всея Руси. Резко выросшая «цена ошибки». Стало вдруг значимо мнение людей, которые ему неизвестны, неинтересны, неавторитетны. Неприятны. Которые лгут и клевещут. Но их интересы нужно учитывать, быть с ними благожелательным, улыбаться, одаривать.

Он не верил никому. И мне — в том числе. Его подозрительность, ставшая в Киеве совершенно тотальной, раздражение от места, от формы деятельности, дополнялось, в моём случае, ещё и ревностью. Ему, славному победоносному полководцу, выигравшему множество битв, но не взявшего ни одного города, завидны были мои успехи во взятии Киева.

Куча мелочей: поняв превосходство вооружения моих бойцов, он пришёл в бешенство. Для него, как и для меня, вопрос обеспечения, в чём «мои люди» в бой пойдут — из важнейших. Его люди — «пойдут» хуже.

Если большинство бояр мои серые кафтаны воспринимали как признак бедности, то Андрей видел в этом финансовое превосходство: смог враз много купить и своим отдать.

Ещё большее раздражение и, даже, тревогу, вызывали у него мои успехи в его собственном, «государевом» поле. Соглашение с Кириллом? — А нет ли там «второго дна»? Наречённый митрополит? А почему сам не додумался до такого? Новые епархии? Хорошо ли это? Ванька под себя Русскую церковь подгребает? Зачем?

Не осознавая, инстинктивно он применял древнеримское правило: «Разделяй и властвуй». Желая, и одновременно, не желая прижать меня, он сталкивал меня со своими противниками, использовал как марионетку, как яркую обманку, как красную тряпку тореадора. И «быки» — кидались.

Я же, в силу своей наивности и собственных целей, своего понимания «правильно», пёр напролом. Сам, добровольно, с энтузиазмом кидался «на грабли». Боголюбский, в таком раскладе, изображал мудрого третейского судью. Умудрённый жизнью патриарх успокаивает расшалившихся детишек.

«Кавалькада проскакала по гулким тёмным пустынным улицам замершего в страхе захваченного города…».

Экая фигня. Что-то из евро-средневековья. «Гулкие» — не здесь, это в каменных городах. Улицы, конечно, тёмные. Но освещение есть: три-четыре пожара. При снеге на улицах чего-то видно. Пожары уже новые, не от штурма. Как отмечает Л.Н.Толстой, рассуждая о пожаре Москвы: при размещении войск в какой-либо местности, количество пожаров в ней умножается многократно. Кияне — не московиты, сами свой город жечь не будут. А без этого… да ещё в начале марта… погорит и перестанет.

И насчёт пустынных улиц, замерших в страхе… Народ — гуляет. Отмечают. Вчерашнюю коронацию, позавчерашний штурм. Богатую добычу, славную победу. А главное: собственное пребывание в числе живых.

Двенадцатитысячное войско в пятидесятитысячном городе… двенадцать тысяч бездельников, вырвавшихся от жён, детей, имений, забот о хлебе насущном… уже победивших, уже отодвинувших свой страх смертный… ещё не зажавшихся насторожено — как бы дотащить награбленное до дому…