Сергей Соломин - Ошибка биолога [Избранные сочинения. Т. II]

Невозможно описать негодование Цедербаума. Но что он мог возражать этому проклятому Фуксу?

Единственным способом посрамить врагов было принятие вызова.

Цедербаум, доживший холостяком до 52 лет, женился с научной целью на двадцатилетней и непорочной девице Вильгельмине.

— Я им докажу! — шептал профессор, стоя рядом с юной, пышной невестой перед пастором, благословляющим счастливую чету.

«Показательный опыт» был обставлен по всем требованиям науки.

Правда, Вильгельмину никак нельзя было назвать дурнушкой и молодежь, особенно военная, не давала ей прохода на улице.

Но сам профессор оставлял желать многого в эстетическом отношении. Его подбородок походил на нос, а нос на подбородок. Выходило что-то вроде клещей и являлось большое сомнение о возможности поцелуя. Лицо, конечно, все бритое. Голова совершенно не нуждалась в парикмахере и представляла блестящий шар с седой бахромой, идущей от уха к уху через затылок.

«Опыт» начался с кареты.

— Милая, не смотри ни на что, даже на меня. Лучше всего закрой глаза.

И Вильгельмина ехала, зажмурившись, чтобы не получить антиэстетических впечатлений.

На квартире новобрачных все было приготовлено согласно теории Цедербаума.

Красота и красота!

В обоях, коврах, мебели, особенно в картинах и статуях.

Воздух был напоен нежным ароматом ландыша.

Повсюду цветы скрывали неэстетичность оконных рам и резко-геометрических углов.

За ужином, на который не было приглашено ни одного постороннего, будущие супруги ели только все красивое. Цедербаум незаметно накрыл салфеткой омара. В главе 24-ой XII тома «Естественных законов эстетики» было сказано: «Вид ракообразных должен особенно дурно влиять на красоту зарождающегося ребенка».

Наконец, молодые удалились в спальную.

Она была залита розовым светом, как наиболее благоприятствующим. На середине комнаты стояло мраморное ложе, окруженное обнаженными статуями лучших античных образцов. Курильницы источали фимиам.

Цедербаум обратился к новобрачной с пространной речью, объясняющей научную цель «показательного опыта», и просил убедительно не спускать глаз с прекрасных изваяний.

Затем, рассказав подробно о Леде и лебеде, удалился. Соскучившись, Вильгельмина легла спать. Внезапно отворилась дверь и Цедербаум явился в лебединой одежде, игриво махая крыльями и закругляя длинную шею…

Через девять месяцев Вильгельмина со счастливой улыбкой указала ему на колыбель. Профессор бросился исследовать ребенка. Несмотря на протесты кормилицы, он распеленал маленького Ганса и отступил в изумлении. Перед ним на подушке с кружевной оборкой лежало существо, все покрытое волосами, с непомерно длинными руками, с выдавшимися челюстями и огромным ртом.

— Обезьяна! Орангутанг! — закричал не своим голосом ученый и бросился в свой кабинет. Через месяц он сообщил в брошюре подробно о результатах «показательного опыта», развив новую «теорию контрастов». Изобилие эстетических впечатлений (мраморные статуи, сам профессор в образе лебедя) привели воспринимающий организм женщины к реакции атавистического характера, ясно доказывающей истинную натуру предков человека. Признав неудачность первого показательного опыта, Цедербаум обещал публике вторую повесть именно по новой теории контрастов.

Супружеская спальня была переполнена чучелами горилл, орангутангов, шимпанзе, гамадрилов, павианов и макак. Вильгельмина должна была смотреть на нищих-калек, босяков, морских спрутов, крокодилов и даже сам профессор вошел в святое святых одетым мандриллой.

Через девять месяцев Вильгельмина со счастливой улыбкой указала Цедербауму на колыбель. Но научное исследование дало тот же результат: маленький Фриц был волосат, как и его брат, руки длинные — ниже колен, выдавшиеся челюсти, огромный рот.

Профессор выпустил новую брошюру, в которой теория контрастов признавалась ложной и утверждалась прежняя теория эстетических и антиэстетических влияний.

Но после двух лет молчания заговорил снова биолог Фукс.

С обычной резкостью и грубостью высмеял он «показательные опыты» Цедербаума, упомянул даже о его лысой голове и закончил статью гнусным намеком на какого-то ротмистра Курц-Галопа, известного в 3-ем уланском полку своей необычайной волосатостью и обезьяньими руками.