Сергей Соломин - Ошибка биолога [Избранные сочинения. Т. II]

Поворачивалась полусгорбленной спиной и, грузно ступая ногами в валенках, медленно удалялась.

Веретьев давно интересовался диковинной старухой, но лакеи не знали, кто она такая.

— Сначала пускать не хотели. Думали, на бедность просит. Она к буфетчику: «Как вы смеете меня не пускать, когда я деньги плачу». Вынула кошелек и раскрыла у буфетчика под носом. Там рубли, золотые и мелочь. «Я, — говорит, — ходить каждый день буду, коли обед хороший». Буфетчик пустил. С тех пор дня не пропускает. Съест обед полтинничный, выпьет кваса, гривенник официанту на чай. Что же, старуха не вредная. А кто такая и где живет, дознаться не могли.

Веретьева поражала размеренность, даже как бы автоматичность движений старухи. Сегодня она с точностью кинематографа повторяла то, что делала вчера и что будет делать завтра. Одинаково входила, одинаково садилась, пила, ела и уходила, оглядев предварительно всю залу.

Голоса ее он никогда не слыхал. Лакеи знали, что нужно подать, а одно из двух горячих она выбирала, указывая пальцем на карточку.

Но пришел день, когда Веретьев увидал ее в новом свете.

В обеде было блюдо: цыплята под соусом, которое у многих гостей вызывало искреннее негодование и бурное объяснение. Но его продолжали подавать новым посетителям.

Дошла очередь и до старухи. Едва она отведала цыплят, как быстро вскочила.

Веретьев не узнавал ее. Стан выпрямился, жест — сильный, властный.

— Эй, человек!

Веретьев невольно вздрогнул. Голос был зычный, с хрипотой, чисто мужской голос.

Подбежал лакей.

— Это вы мне что такое подали? Да вы знаете, кто я? Меня при дворе знают, меня барон Икскуль фон Гильдебрант знает, Меллер-Закомельский знает, княгиня Юсупова-Эльстон, градоначальник знает. Да я вас в 24 часа закрою! Я хожу к ним каждый день, обедаю, плачу деньги, а они меня отравить вздумали. Никогда к вам больше не приду!

Все так же, высоко держа голову, она гордо вышла из ресторана и сдержала слово: больше не показывалась.

Веретьеву было досадно, что не удалось выяснить эту странную личность.

«Стоило только пойти за нею, узнать, где живет, спросить дворника», — думал он.

И сам рассмеялся своим мыслям.

«Для чего это мне? Ну, узнал бы фамилию и адрес, а дальше что? Разве в газете ее описать, как редкостный петербургский тип? Снести в маленькую „вечернюю“ в виде фельетона. Там такие штуки любят».

Прошло недели три и Веретьев стал забывать о старухе. Но однажды, ходя по улице без особого дела, в тщетных потугах выдумать деньги, он у встретил в одном переулке старуху и машинально пошел за нею.

Она шла, грузно ступая, до лавки, где пробыла довольно долго. Веретьев ее терпеливо ждал на противоположной стороне улицы.

Вышла и побрела вдоль переулка. Ридикюль ее заметно раздулся, видимо, от покупок.

Старуха исчезла под воротами. Она все время не оборачивалась назад, и Веретьеву ничего не стоило проследить за ней до дверей квартиры в большом каменном флигеле на дворе: № 27.

Вернулся назад под ворота и стал читать по доске квартирантов.

№ 27. Гр. А. О. Череванская.

Веретьев был поражен:

«А ведь она, пожалуй, не сочиняла, говоря, что ее знают и при дворе и разные высокопоставленные лица. Фамилия известная, громкая, графиня».

Рассеянным взглядом продолжал он скользить по доске.

№ 29. — Н. П. Калмыков.

Батюшки, да ведь это писатель, познакомился со мною в редакции, куда заносил рассказ, звал к себе! Отчего не пойти сейчас к нему? Кстати, он наверно знает что-нибудь о графине.

Калмыков, зарабатывавший деньги маленькими рассказами, которые умудрялся помещать чуть ни во все газеты и журналы, принял Веретьева очень любезно. Провел прямо в столовую, усадил.

— Наверно, не откажетесь выпить и закусить?

Познакомил с женой, которая оказалась прекрасной хозяйкой. Скоро весь стол покрылся домашними закусками, соленьями, маринадами.

Веретьева это гостеприимство, ласковый голос хозяйки, доброе бородатое лицо Калмыкова отогрели и он засиделся до позднего вечера.

— Куда же вам идти, переночуйте!

Веретьеву постелили тут же в столовой на стульях.

Сначала он было заснул крепко, но часа через два глаза раскрылись сами собою и, несмотря на все усилия, таращились в темноту. Вдруг ночную тишину прорезал дикий вопль, несшийся снизу. Потом что-то грохнуло, словно бросили на пол с размаху полено.