Владимир Обручев - Сочинения в трех томах. Том второй

— Зачем же мне залог вносить, господин урядник? Я ведь здешний рабочий, все меня на стану знают.

— Ты уже не рабочий, вы все расчет получили и должны быть выселены с рудника. А потому, что вы, уволенные, скопом, по взаимному уговору учинили избиение рабочих китайцев и грозились их перебить и выгнать со стана, вы считаетесь бунтовщиками и будете судиться по статье 1345 уложения о наказаниях.

Для пущей важности Мокрых поднял книгу и потряс ею в воздухе. Семенов молчал, совершенно подавленный.

— И как ты не рабочий больше, я тебя без залогу отпустить не могу. Как знаешь: или в казачью, или десять цалковых на стол.

Семенов, кряхтя, достал кошелек из шаровар, вынул синенькую и подал уряднику.

— Еще одну! За пять цалковых ты завтра же сбежишь. Подавай еще пять.

— Помилосердствуйте, господин урядник! Не на что хлеба купить будет, последняя у меня.

— У суседей займешь! Вчера небось пропил не одну ковригу. Выкладывай!

Рабочий вьшожил еще пятерку.

— Вот так! Видишь, пишу под протоколом допроса: десять рублей залогу от обвиняемого Семенова получено. Теперь можешь идти!

Совершенно подобным же образом, но с небольшими изменениями в зависимости от ответов рабочего и его вины, Мокрых допросил в течение дня всех тридцать трех русских, оставшихся еще на стану рудника, и со всех брал залог. Но только сумму он постепенно, по мере того как к допросу являлись рабочие, менее активно участвовавшие в избиении, понижал до восьми, семи, шести и даже пяти рублей.

Одного, упорствовавшего в заявлении, что он китайцев не бил и ничего не знает, Мокрых отправил в казачью; другой, отказавшийся внести залог, подвергся той же участи.

Закончив допрос рабочих, урядник принялся за баб: из них китайцы в лицо знали немногих и потому могли указать уряднику только четырех. Но одна из них, жена солдата, скрылась вместе с мужем, и остались только три. Первой была вызвана уже под вечер Дарья Костолобова.

После обычного предисловия Мокрых начал:

— Ты обвиняешься в том, что в скопе с другими женщинами вчера вечером напала на безоружных китайцев и нанесла им оскорбление и побои. Признаешь ли себя виновной?

— Пустяшное это дело, Иван Миронович!

— Не Иван Миронович, а господин урядник, потому здесь присутственное место и допрос, видишь на столе крест и святое Евангелие! Ты должна говорить всю правду и только правду, как на духу в церкви, понимаешь?

— Поняла, господин урядник!

— Так вот, не ты ли забойщику Ван-ху-сяну, уже побитому рабочими, изорвала в клочья рубаху, штаны, действуя ногтями и зубами?

— Я не собака, господин урядник! — возмутилась баба. — Зубами я этого грязного желторожего не трогала! — А ногтями одежду рвала, в этом ты признаешься?

— Что тут признаваться! Потрепали мы этих сволочей, зачем они у наших мужьев хлеб отбивают! Из-за них нас разоряют, с рудника гонят. А кому из них от меня досталось, я не знаю. Все морды у них на один фасон, не разберешь, да и темно было.

— По случаю темноты вы, женщины, видно, и не постыдились китайцев оголить и их, обнаженных, оплевывать? Срамницы! Ну-ка, узнали, что у китайцев все, как у нас, устроено?

Мокрых прибавил нецензурный вопрос, от которого Дарья захихикала, конфузясь.

— Хорошо, в насилии над китайцами и в неприличном для женского сословия поведении ты призналась.

— Ни в чем я не признавалась! — воскликнула Дарья, спохватившись.

— Теперь не отречешься, тут уже твое показание записано. Что написано пером, того не вырубишь топором. А пока суд да дело, выкладывай три цалковых залогу, чтобы не убегла, как иные прочие.

— Никуда я не убегу, Иван Миронович! У меня тут муж, детишки. Избавьте уж от залогу.

— Никак нельзя, милая! Твой муж в обвиняемых не числится, залогу не вносил, не сегодня завтра захочет уехать и тебя увезет.

— Откедова ж у меня деньги, Иван Миронович? Своих капиталов еще не завела.

— У мужа или у суседей займешь. Я тебе и так снисхождение делаю, с мужиков меньше пяти цалковых не брал.

— Муж не даст на тако срамно дело. Скажет, сама безобразничала, сама и добывай.

— Ты и заработай, по стиркам, что ли, у служащих. А пока что займешь, и через час чтоб деньги были здесь на столе, не то в казачью запру. Поняла? Ну, ступай!

Дарья Костолобова, красная, потная от волнения и страха, вышла, и ее место заняла Аграфена Постная, сухопарая, высокая старуха с злыми глазами и длинным носом.

Уряднику пришлось с ней изрядно повозиться; она категорически отрицала свое участие в деле и ссылалась на нескольких свидетельниц, видевших, что она только стояла возле крыльца; угрозы казачьей на нее не действовали, и внести залог она отказалась. Уряднику в конце концов надоело, и он отпустил ее с обещанием допросить ее свидетельниц и потом вызвать ее еще раз.