Олег Котенко - Божественная игра

Земля медленно плыла за иллюминаторами… Листок повис прямо у меня перед носом. Пат, рванувшись вперед, схватил его, будто хищник добычу. И остановился — увидел Землю в иллюминатор. Взялся рукой за стену, чтобы установиться напротив окошка.

— Красиво, правда? — сказал он, глядя туда. Изредка на зыбкой границе атмосферы вспыхивали огоньки. То метеоры врезались в атмосферу, будто камень, брошенный с большой высоты, в воду. Врезались и сразу же сгорали. Некоторым везло немного больше, они пролетали несколько десятков метров, возможно, километр.

— Да…

Но были там и черные, дымчатые пятна — следы человека. Через такие вот пятна Солнце льется на землю, ничем не сдерживаемое, и выжигает все… Или вовсе не пробивается к поверхности, лучи теряются в загаженной атмосфере, а внизу — черно. Вечный покров низких туч, из которых сыплется едкий дождь. Он разъедает почву еще и лучше солнечной радиации. Такие места называются пустошами. Я видел одну такую, на пленке, в хронике. Сначала показали вертолет, с которого велась съемка, — черная стальная птица в небе. Это небо никогда не даст приюта живым, щебечущим стаям. Под небом долина, кое-где холмистая, но повсюду усыпанная пеплом. Ветер гуляет здесь, не стесненный ничем, поднимает тучи мелкой пыли.

Пат, должно быть, думал о том же, ведь темное пятно проплывало прямо под нами. Он нахмурился, отвернулся, присоединился ко «второму». «Барс» шел плавно, не включая двигателей, на одной инерции. Спешить нам некуда, прыжок займет только мгновение, которое даже невозможно назвать отрезком времени.

Я прилепился к иллюминатору, прижался носом к стеклу, поверх которого была еще и пластина светофильтра, стал смотреть на звезды. Миллионы их сияли с с той стороны окошка. Чудовищно далекие, такие далекие, что пространство пропускает только свет. Свет… Свет могуч, он сильнее всего, сильнее тьмы, потому что тьма уступает ему дорогу. Становится жутко, когда подумаешь, сколько же пришлось пройти белому лучику, чтобы добраться до Земли и засиять на ее ночном небе. Чтобы отразиться в наших озерах и морях, играть на волнах. Непостижимо…

— Готово, — сказал сзади Брюс, сказал тихо, будто про себя, и тут же повторил в голос, — готово!

Я повернулся к ним лицом. Пат смотрел на экран бортового компьютера. Расчеты еще не были завершены, но ряд цифр и букв, определяющий курс, которому нам необходимо следовать, уже был рожден принтером, отпечатан на пяти листках бумаги — в пяти экземплярах.

— Ну что ж, — Пат прижал листки магнитом к специальной подставке; они были нужны единственно для отчета. — Тогда не будем терять времени. Майк, в кресло!

Легко сказать. Подплыть к пластиковой чаше удалось только с четвертой попытки и еще несколько минут ушло на утверждение в кресле, на пристегивание себя эластичными, но очень прочными ремнями. Щелкнули заслонки на иллюминаторах. Видеть изнанку Мироздания нам не положено…

По корпусу «Барса» прошла мелкая дрожь. Прошла крупной волной, будто лихорадка. Мне отчего-то вдруг стало душно, горло сдавил холод. Это тоже с непривычки. И вдруг холод ударил в самое сердце. Я идиот! Полнейший и неисправимый! Ведь именно на последнем сеансе нейропрограммирования нас, людей, будущих пилотов… нам делали своеобразные прививки, в мозги закладывалась «программа», которая призвана управлять организмом во время прыжка! Черт, меня ведь сейчас скрутит в жгут, выжмет все кишки!!! О боги, нет… я еще слишком молод… Мне захотело заорать, вырваться из мягких ремней, я забился в кресле, хрипя и брызгая слюной. Я видел черную пасть даже сквозь металлические заслонки. Вот, сейчас, сейчас по горлу хлынет кровь, хлынет из носа, из глаз, из ушей, из порванных вен… Затрещат кости, а потом — лопнет от натуги позвоночник, меня выгнет в обратную сторону… Не-ет!!!

Трудно живому думать о смерти. Он, человек, не представляет себе, как можно умереть — просто исчезнуть. И поэтому панически боится вечного холода, в котором еще бог знает что будет… А может, и не будет ничего.

В первые секунды я был совершенно спокоен и уверен, что сплю и вижу сон. Мне часто снились такие абстрактные сны. Но потом что-то подстегнуло память и я вспомнил… Клянусь, я бы порвал эти чертовы ремни, если бы не научный прогресс, будь он проклят. Я бы разорвал их одной грудью, судорожно вдохнув воздух.

К моим губам поднесли чашку с водой — я ощутил прикосновение гладкого пластика и холод влаги. Пат… Стоп! Ведь невесомость же… Почему тогда вода в кружке остается, а не летает по всей рубке? Я открыл глаза и увидел, что Пат стоит рядом с креслом, «второй», Брюс, ковыряется с заевшей заслонкой. И не порхает в воздухе авторучка Пата, и шелковый лоскут висит, где положено. Пат освободил меня от ремней, увидев, что я уже пришел в себя. Вода показалась необыкновенно вкусной.