Людмила Козинец - Завтра - ничего

— А что, если…

— Ты сошел с ума, Кей. Ты же знаешь…

— А куда ему деваться? Парень отчаянный, я видел. Сейчас выясним.

И Кей пересел поближе к Чнко.

— Слушай, парень. Ты коммунист?

— Нет. — Чико знал, как нужно отвечать на такие вопросы. О своей принадлежности к Комитету он не имел права сказать даже матери.

— Но ведь ты левый?

— Ну, допустим.

— И как я понял, гвардейцев ненавидишь вовсе не потому, что тебе не нравится цвет их формы?

— Остров будет свободным! Жаб мы перетопим в море, — твердо сказал Чико, и пальцы его правой руки сжались в кулак.

Кей и женщина быстро переглянулись.

— Свободным. А что тебе нужно от свободы?

Чико ухмыльнулся — наивные вопросы!

— Свобода!

— Это я понял. И примерно себе представляю: свобода, равенство, братство, уничтожение социальной несправедливости. Проще говоря уничтожение зла. Верно?

— Ну, в общем…

— Я ваших леваков знаю — бой-парни и подраться не дураки. Стреляешь хорошо?

Чико фыркнул — неоригинальные, однако, у Кея представления о левых, совсем как были у него самого в четырнадцать лет. Но не открывать же здесь курсы политграмоты.

— Хорошо стреляю.

— Вот… Как я понял, ты революционер. И что я тебе, парень, скажу: как там с вашей революцией дело будет — еще неизвестно.

— Вот и помогли бы, — сорвалось с языка Чико. Кей снова обменялся взглядами с Би.

— Мы в политику не вмешиваемся. Так вот: ваш Верховный еще много раз Остров кровью зальет, пока вы его сковырнете. Это тебе ясно?

— Мы будем бороться.

— Я не о том. Скажи, у тебя никогда не возникало желания просто шлепнуть этого вашего Верховного?

— Террор ничего не решит.

— Это по вашей науке. А по-человечески… неужели не хотелось?

Чико вздохнул:

— Не одобряют…

Кей расхохотался:

— Я сразу понял, парень, что ты живой. Так вот… Есть такая возможность.

— Что?! Нашу гориллу?! — и перед мысленным взором Чико вихрем понеслись упоительные видения: он выбрасывает из окна беломраморной резиденции Верховного красный флаг, жабы разбегаются, теряя карабины, с ужасом оглядываясь на развернувшееся во весь фасад полотнище флага, толпы народа с охапками огненных гвоздик стекаются на главную площадь…

Кей с интересом наблюдал за парнем. Потом сказал:

— Пока не его. Но такого же гада, как он. Что ты знаешь о фашистах?

— Подонки! — Чико считал такую характеристику исчерпывающей.

— В общем, да. Но я тебя не об этом спрашиваю. Вторая мировая война, Гитлер, фашисты, Сталинград… Слышал?

— Знаю! Русские им здорово всыпали.

— Здорово-то здорово, но не всем. Был такой офицер — Лютц. Вешал, расстреливал, жег. В России, во Франции, в Польше. Не просто командовал, а лично пытал и убивал. После второй мировой войны ему удалось скрыться. Его выдачи требуют Франция, Польша, Россия. А он живет себе припеваючи в полусотне миль отсюда и плюет на то, что его голову требуют уже много лет. А мне это не нравится. Я не желаю, чтобы он помер в собственной крахмальной постельке под тихий плач домочадцев. Я тебе говорю: вот случай уничтожить конкретного носителя зла. Лютца нельзя простить. Идешь с нами?

— Иду.

— Вот так.

Его вызвали в штаб ночью. Желтый от бессонницы и табака командир смотрел бешеными глазами:

— Камарадо Рамирес, я требую объяснить ваши действия вчера!

— Что ты кричишь, Хорхио? Ну поставили к стенке десяток сволочей…

— Кто дал вам, камарадо Рамирес, право судить и карать? Если эти люди были виновны, их должен был наказать военный трибунал. Но не вы! Вы ведете себя, как захватчик, которому отдали город «на поток и разграбление».

Рамирес побледнел от оскорбления.

— Ты что, Хорхио? Ты забыл, что идет борьба? Они нас жалеют?

— Молчать, Рамирес! Сдать оружие! Вы под арестом!

— Хорхио! Ты меня не первый день знаешь. Санчес погиб при штурме… Серхио замучили… Роберто… Кармелиту… наших товарищей. А ты — жалеть их?! Ты слушай! Я вчера со своими ребятами загородную резиденцию диктатора брал. Выбили мы оттуда гарнизон, все осмотрели — нигде никого. А потом увидели лестничку вниз, в подвалы. Я первым спустился, дверь сорвал, вхожу. Чувствую, по щиколотку в ледяной воде стою… Неприятно. Фонари зажгли так у меня волосы дыбом встали: не в воде — слушай, Хорхио! — в крови по щиколотку стоял! Ты это видел? Там сотни еще теплых тел! Так истерзаны были, что смерть как избавление пришла. Старики, даже дети! Женщины… Я до последнего часа это не забуду, не прощу! Там я нашел Кончу. Едва узнал. А ведь Конча четыре месяца назад провалилась. Четыре месяца ее терзали! А ты… не сметь жалеть!