Гавриил Данов - Панихида по Бездне

Авдий, сохраняя невозмутимость, старался не смотреть на Лану. Его лицо было строгим и категоричным. Он долго готовил эти слова, вкладывая в них всю свою силу убеждения, и только двое из всего множества находящихся в соборе понимают, о чём эта проповедь и кому адресована.

– Как лишения воспитывают в нас чувство ценности, так смирение воспитывает видение праведности. Единственно покорившись течению, можно добраться до истинной цели, пускай часто она от нас и сокрыта. Мы ремесленники воли Господней, мы возлюбленные дети Его. Оттого каждый раз, следуя неверной гордости своей, вставая наперекор воле Его, мы словно идём супротив родичей наших. И прошу вас, не путайте моё наставление с призывом к праздности. Как сказано устами пророка нашего, «Отец не даёт пищу в руки, но вскармливает её для нас». И когда нет пищи, значит, на то воля Его, и сомневаться в праведности воли Его означает сомневаться в мире, сотворённом Им, а значит и в Нём Самом. Оттого смирение есть величайшая сила.

«Нет».

– Оттого, смирившись, придём к свету.

«Это ложь».

– Сегодня я хотел бы вспомнить притчу о Мортэме и тлеющем ангеле…

Следующие слова отца Авдия пролетали поодаль от сознания девушки. И слова о праведной смерти дочерей и о последующем смирении Мортэмы. Лана была удивлена и не понимала. Отец Авдий, всегда пробуждавший в ней желание что-то делать, бороться с жизнью за своё счастье, сейчас призывал её сесть и смириться. Он призывал её отказаться от пути, обосновывая это тем, что она идёт против воли Отца. Отказаться от праведности во славу праведности. Мысли стали путаться. Девушка понимала, почему Авдий говорит это, но не понимала, как он может поступиться правдой, пускай даже ради спасения. Или же, напротив, неправа девушка. И мир, выстроенный во многом благодаря отцу Авдию, был нелепостью и, судя по последним словам, богохульством.

Захотелось закричать: «Как вы можете?!», но она на это не способна. Сейчас речь, что изливается по всему собору, заполняет каждый свободный уголок в душе девушки, пускай она её уже почти и не слушает. Словно липкая масса, эти слова слипают подошвы её ботинок с полом, не давая пошевелить ногами, приковывая к месту, заставляя мириться.

Девушка понимает, что сейчас ей нужно пойти против воли отца Авдия…

«…или, быть может, против Бога? Нет, это не Бог. Это страх, говорящий устами святого».

И она права. Девушка для Авдия была дочерью, или даже больше чем дочерью, ведь даже со своей родной Агатой он не так близок. Проповедь пастыря искажена, и он пошёл на этот грех ради неё, ради того, чтобы она осталась жива.

«Нет!» – Она уже всё решила.

Девушка давно собиралась с силами. Каждое мгновение её жизни с момента откровения проповеднику было посвящено желанию отпустить ту ношу, что сдавила грудь, и даже уста, которые когда-то породили этот пожар, его уже не потушат. Теперь она дойдёт до конца и освободится. Теперь её мечтания о собственном чистом мире будут не просто отзвуком жгучей надежды, звучащей для самоуспокоения. Лана найдёт и простит.

– …Ныне же, всё-таки принеся свою жертву, она является матерью нашей, пускай злые языки и считают её названной. Во имя очищения, во имя света, во имя Матери Смерти. Аминь!

Закончив проповедь, пастырь посмотрел на девушку и увидел для себя неожиданное. Глаза её горели решимостью. Пускай он и верил тому, что говорил, или, вернее, поверил ради благой цели, добиться своего он всё же не сумел. Её воля не была сломлена. Он опустил глаза в знак поражения и указал ей жестом, что хочет поговорить в его покоях.

Люди направились к выходу. Лана, потеснившись к стене, выждала несколько минут, когда основная масса людей уйдёт из собора, и направилась за священником. Недлинный коридор, лестница наверх, и вот она смотрит на него, стоящего в дверном проёме. Отец Авдий поднимает на Лану грустные глаза. Он смотрит, сдерживая позыв броситься вперёд и начать умолять девушку остаться, смириться, попытаться начать снова жить.

– Лана, девочка моя! – Авдий расставил руки, приглашая девушку в свои объятья.

– Дядя Авдий! – девушка подошла к священнику и обняла его так крепко и отзывчиво, что он почувствовал теплоту её сердца, и пускай этот жест девушка сделала не совсем искренне, он был исполнен настоящей чистой добротой.

Лана, помолчав с минуту, разжала объятья и тут же спросила другим, более тяжёлым тоном: – Почему смирение?

Авдий чуть нахмурился. Он не хотел лгать, но, более того, он не хотел отпускать Лану на смерть. Если бы существовали такие слова, которые остановили бы её от поездки, он бы сказал их, и не важно, насколько они были бы ужасны или что за последствия вызвали.