Вадим Деркач - Меч митры, пепел и тим

Рза Джабейли"

Я окончил чтение. Не могу сказать, что письмо пролило свет на последние события, но кое-что мне стало ясно. Вот только что именно? Человек вообще странное создание. Часто у него появляется такое ощущение, что ему все под силу - еще немного, и он разрешит все проблемы, стоящие перед ним. Однако проходит мгновение, и многое оказывается еще более туманным и отдаленным. И сейчас реальность все более отдалялась от меня вместе со здравым смыслом и покоем. Общее всегда проявляется в частном - не новая мысль...

Мне снился парень из поезда со странной фамилией Брук. Он о чем-то беседовал с Максимом Максимовичем и одновременно ловко штопал его разъятое тело громадной иглой. Максим Максимыч же говорил мало и все хватался за горло, не позволяя звукам вылетать сквозь неплотный шов.

- ... а какое ремесло после наук станем считать всех труднее? спрашивал Улисс и сам же отвечал. - По-моему, лекарем быть или менялой. Лекарь - тот знает, что у народишка в кишках делается... Ну, а меняла - тот сквозь серебро медь видит. То же и у скота, волы да овцы всех больше работают: по милости волов хлебушко жуем, а овцы - так ведь это их шерсткой мы красуемся. Эх, волки позорные, - и шерстку носим, и баранинки просим! Ну, а пчелы - те совсем божьи несушки: плюют медком, и пускай говорят, что они его от Юпитера брали. С того и жалят: где сладкое, там и горькое!

- Так это же пошлый Петроний! Банальнейший Трималхион! - воскликнул я, возмущенный.

- Пчела, пчела, - зашипел Максим Максимыч, указывая пальцем на меня.

- Оса, милейший, - поправил его Брук и добавил с сожаленьем, - и вовсе бесполезная зверюшка.

- Тварь, - всхрипел астролог.

- Божья, - с почтением сказал Улисс Брук.

За наступившей недолгой паузой грянул гром аплодисментов и занавесь скрыл сцену. Аплодисменты не смолкали, и могучие голоса завопили восторженно: "Автора! Автора!" На краю сцены стоял бледный римлянин с перерезанными венами на руках, но публика, не обращая на него внимания, продолжала требовать автора. Яркие, слепящие лучи света вырвались из-под занавеса. Он задымился, вспыхнул. Огонь пополз по его вышитому простору.

Что-то нагло вторглось в мой сон. Что за свинство - уже неделю выспаться не дают. Я открыл глаза. Все в красно-серых тонах. "Пожарники", было первой моей мыслью. Но тут же на моих руках щелкнули наручники.

- Не расстраивайся, Арский, - весело сказал седовласый, но еще не старый мужчина в штатском. - В камере отоспишься.

- Это нарушение моих гражданских прав. Моя невиновность очевидна, заявил я решительно, хотя это и было глупо.

- Ну, конечно, невиновен... Так и скажешь тому, кто будет приводить в исполнение...- в глазах начальственного типа мелькнули стальные искорки. Еще имел наглость явиться в этот дом. Хорошо, что Сева-ханум оказалась такой крепкой женщиной.

Окончив обличающую тираду, мужчина в штатском поднялся. "Пора," -заключил он, хлопнув в ладоши. Меня подхватили под руки и поволокли к выходу. У двери стояла Сева. Новоявленной Юдифи не хватало только моего меча и моей головы у ног. Но полностью вжиться в роль несчастного Олоферна мне не дал мой конвоир, применив классический прием полицейского боя -"Пинок под зад". Внизу стоял кортеж из нескольких самых обычных "Жигуленков". Как только меня усадили в один из них между двумя накачанными парнишками, он молнией сорвался с места и понесся по улицам нашего прекрасного города. Странные чувства обуревали меня. Конечно, я арестованный, но при определенной доли воображения... У кого из нас не возникало желания, вот так, на бешеной скорости, в сопровождении машин и охраны промчаться по загипнотизированным твоей тайной и твоим великолепием улицам. Да, замечательно. Равнение на... Когда за машиной со скрежетом закрылись автоматические ворота, я сообразил, что мы приехали не к президентскому дворцу - слишком мрачно-решетчатой была архитектура. Меня обыскали, отобрали ремень и шнурки, а потом долго вели по темным коридорам. Я находился в прострации. Где-то далеко беседовали мои конвоиры.

- ...его знает. Куда этого? Все переполнено...

- Сказали в триста тринадцатую.

- В триста тринадцатую?

- Да, там вчера Кифирчика порезали.

- Ну, самого Кифирчика!?

"Ты сейчас проснешься, Тим... Ты сейчас проснешься..."- уверял я себя без особого успеха. Наконец, мы остановились у тяжелой двери с намалеванным красным числом "313". От этого красного меня стало мутить, однако дежурный, не обращая внимания на состояние моего здоровья, отпер дверь. За ней обнаружилась комнатенка с двумя двухъярусными нарами. Меня втолкнули вовнутрь и дверь со скрипом захлопнулась. Три пары "ласковых" глаз уставились на меня, как на восходящую звезду советского стриптиза. Мой мозг работал в форсированном режиме, пытаясь вспомнить все когда-либо и где-либо встречающиеся упоминания о тюремных традициях. "Сейчас будут стелить полотенце", - подумалось мне. Однако вместо этого чернявенький, с отрезанным ухом малый, нежно сказал: