Лев Аскеров - С миссией в ад

— Что с тобой, Джорди? — не имея сил сделать даже шаг вперед, выкрикивает она.

Он слышит ее голос. Он останавливается.

— Антония! — охваченный ужасом сипит он. — Беги! Беги, родная…

Руки его висят, как плети. Они дергаются в конвульсиях.

Наконец овладев собой, Антония бросается к нему. Она обнимает его.

— Бог ты мой! Ты же горишь, милый. Ты весь в огне.

Они жгут меня, Антония… Раскидай… Раскидай костер… Развяжи…

Она отпускает его. Она бежит к двери. И слышит она свой, рвущийся надрывами голос: «Все ко мне! Живо! Живо ко мне!»

От истошного ее вопля, погруженный в глубокий сон замок, заголосил, затопал, пошел ходуном. К ней отовсюду бежала дворня.

— Лекаря! Скорей лекаря, — в изнеможении выдыхает Антония.

Бруно на миг застывает, словно что начинает понимать, и вдруг, как подрубленный, падает на пол.

…Надо звать священника, Ваше величество. Четвертый день беспамятства. Он уже хрипит. Джорди ясно слышит этот глуховатый, хорошо знакомый ему, голос лекаря герцога Козимо. «Бедный герцог — отходит», — вяло думает он. Потом ему слышится горький женский всхлип. «Это Антония», — с тем же безразличием догадывается он.

Чезаре, — зовет она камергера, — Бруно умирает. Пошли за священником.

«Как это?! — вздрагивает он. — Это я умираю?!..» Он хочет растолкать сгрудившихся у кровати герцога людей и сказать, что врач ошибается. Hе он отходит, а герцог… А сил растолкать нет…

«Что это значит?» — в панике думает Джорди и открывает глаза…

Полумрак. Едко пахнет уксусом. Над головой чьи-то тени. В трепетном свете золоченного канделябра, застывшего изумленной Шивой, расплывается лицо Антонии. В глазах ее стоят слезы.

«Какие дивные глаза», — шепчет он.

— Что? Что вы сказали?! — наклоняется к нему лекарь.

— Антония…, зовет он.

— Я тут… Здесь я, милый, — отстраняя врача, отзывается она.

— Вижу…

Джорди кажется, что он улыбается ей.

— Как ты? — озабоченно спрашивает она.

— Что со мной?

— Воспаление легких…

Бруно прикрывает глаза. Значит, речь шла о нем. Умирает не герцог, а он. А память вернулась к нему перед тем, как испустить дух. Такое, как рассказывают и как ему самому приходилось наблюдать у одра отходящих, всегда бывает. Господь возвращает разум и речь, чтобы покаяться в грехах.

— Ваше величество, — зовет он Антонию.

— Я здесь, мой хороший, — не скрывая слез и никого не стесняясь, подсаживается она к нему.

— Священника не надо… Пусть лекарь возьмет Авиценну… Книга у герцога в кабинете… В ней есть рецепт… Я помню… Для больного с тяжелой формой воспаления легких нужна хлебная плесень… Из нее надо сделать настойку… Она лечит…

— Какая плесень, Джорди?! — Все будет хорошо и без нее, — успокаивает она, полагая, что Бруно бредит.

— Антония, я в полном рассудке. Книга Авиценны называется «Канон медицинской науки»… Как входишь в библиотеку, она слева, в третьем шкафу… Hа первой полке… Второй том справа… Можешь проверить…

Он нервничает и, чувствуя, что сознание вот-вот снова покинет его, изо всех сил выхрипывает:

— Сделай все так, как я сказал… Прикажи!.. И я останусь…

Голова его качнулась в сторону. Он замер.

— Лишился чувств, — нащупав пульс, определил врач. — Где «Канон Авиценны»? Я слышал о таком лекарстве.

Следуйте за мной, — Антония кинулась к дверям.

Она летела в библиотеку Козимо, не чувствуя ни ног, ни ступенек, ни самой себя. Ее несла туда появившаяся надежда. Несла с той же невесомостью, когда ровно четыре дня назад она, от переполнявшего ее счастья, не чувствуя ни ног, ни самой, себя летела отсюда в свои покои.

Это было перед самым рассветом. Во дворе, перебивая один другого, с восторженным азартом орали петухи.

Она летела никого не таясь. Ей было все равно, увидит кто ее из челяди такой понятно почему растрепанной и понятно почему сияющей, как звонкий хрусталь. Ей хотелось петь, в голос хохотать, всех тормошить. Она была пьяна. Она пригубила доселе неизведанного ею хмеля. О существовании такого забористо-дурманного напитка Антония и не подозревала. Слышала, конечно. Его называли любовью. Hо слышать — одно, а отведать — другое. Это не просто кувыркаться в экстазе в постели с мужчиной. Это совсем другое. Когда просто, тогда утешил желание, а потом — тоскливая пустота. Во всяком случае, с мужчинами, которых ей приходилось знать после Козимо, так и было. Она их быстро забывала. А тут Антония себя не узнавала. Ей не хотелось отрываться от Джорди. Нет, не отдаваться, а лежать рядом, смотреть на него, гладить, говорить разные нежности. Он для нее был одновременно и мужчиной, и ее дитятей. Правда, Антония порывалась уйти, ссылаясь на то, что ей будет совестно перед слугами, которые наверняка заметили, что она слишком припозднилась у Ноланца. Hо Джорди ни в какую не отпускал ее. Он носил Антонию по комнате. Hе давал одежд. Он хотел и хотел ее.