В Никольский - Через тысячу лет

— Триста пятьдесят лет! Невозможно! — воскликнул профессор.

— Да, и я еще далеко не считаю себя дряхлым стариком — с улыбкой ответил хозяин. — Мой отец ушел из жизни (я заметил, что слово умер здесь никогда не произносится) пятидесяти пяти декад от роду, утомленный и удовлетворенный работой, которую он продолжал после гибели своего учителя, великого Токизавы.

— Надеюсь, вы не сразу покинете нас? Если нет, то в наших лабораториях и «фабриках здоровья» вы познакомитесь с теми замечательными завоеваниями, которые наука о жизни сделала за последние столетия. Кое-какие проблески в понимании сущности жизненных процессов не чужды были даже вашей науке XX века. Учение о витаминах и гормонах — так назывались некоторые отделы биологии вашего времени. Теперь мы проникли в тайну жизни и умеем по своей воле регулировать, замедлять и ускорять, останавливать и вновь возобновлять почти все биологические процессы. Один из таких способов вы только что испытали. Клеточки вашего организма получили могучий толчок к новой деятельности, а большая часть отравлявших их веществ, вызывающих утомление, сонливость и одряхление — теперь уничтожена.

— Ты, мой ученый собрат, и ты, мой молодой друг, теперь похожи на машины, которые хорошо смазали и вытерли от скопившейся в них грязи и пыли…

Профессор в раздумье смотрел на блестящие кнопки и рукоятки стенных аппаратов, а я, признаться, мысленно доканчивал аналогию нашего хозяина, вспомнив, что некоторые машины для своего действия нуждаются также в кое-каком топливе…

Старик точно прочел мои мысли и, с улыбкой посмотрев на меня, сказал несколько слов своим спутникам.

— Обо всем этом мы еще поговорим в свое время. Я не могу отягощать ваш мозг всей массой познаний, приобретенных человечеством за это тысячелетие. Вы оба, а вы, мой юный друг в особенности, наверное, теперь голодны… Позвольте же мне, на правах хозяина, которому выпала на долю радость первого знакомства с живыми представителями XX века, предложить вам наше скромное угощение…

С этими словами он раздвинул серебристо-серую занавеску в конце комнаты, пригласив нас широким жестом войти в соседнее помещение, игравшее, как мне показалось, роль столовой. В действительности она очень мало напоминала наши столовые с их традиционными буфетом и обеденным столом, заставленным различными яствами. Комната, куда мы вошли, имела шесть симметрично расположенных стен из полупрозрачного, холодного (я провел рукой по его гладкой поверхности) камня, вдоль которых были расставлены в кажущемся беспорядке пять-шесть мягких кресел. В углах комнаты, прямо из под пола, то же сделанного из какого-то незнакомого мне материала, подымались стройные стволы пальм, сплетавшихся над нашими головами в роскошный купол из листьев. Сквозь ветви блистала небесная полуденная синева, и я готов был бы поклясться, что это — самое настоящее небо, если бы сам не видел полчаса тому назад заходящее солнце.

Следуя приглашению старика, мы уселись в гостеприимные мягкие кресла и ждали с нетерпением, что будет дальше. В глубине души я не слишком доверял гастрономии XXX века и полагал, как это предсказывалось в многочисленных романах-утопиях, что дело ограничится какими-нибудь «питательными таблетками» или чем-нибудь в этом роде.

Тем временем откуда-то с потолка, через причудливый пальмовый переплет, полились мягкие волны звуков. Они ширились, росли, пели что-то давно позабытое и замирали, точно уходя от нас вглубь сияющего над нами синего купола. Перед каждым креслом медленно раздвинулись плитки пола, и оттуда поднялись небольшие круглые колонки-столики из того же полупрозрачного вещества, что и окружающие нас стены. На столиках стояло несколько закрытых блюд и сосудов из серебристого металла, красиво перевитых между собою гибкими, шелковистыми прядями неизвестного мне растения. Тонкий, неуловимый запах, похожий на аромат жасминов, наполнил всю комнату.

Я чувствовал себя точно дикарь, впервые попавший в общество цивилизованных людей, и страшно боялся сделать какую-нибудь неловкость. Поэтому я счел за благо следовать примеру нашего хозяина и его спутников, занявших два кресла по соседству с нами. Что касается профессора Фарбенмейстера, то он, по-видимому, вполне освоился с окружавшей нас обстановкой: его мало занимали звуки и ароматические эффекты, но зато он с огромным интересом изучал механизм наших кресел, на ручках которых я только сейчас заметил ряд кнопок и небольших рычажков.