Геннадий Прашкевич: Красный сфинкс

Окончив школу, Геннадий Прашкевич приехал в Новосибирск.

Здесь, в только что основанном академическом городке, он обрел замечательных друзей, людей «одной с ним крови», и с некоторым удивлением обнаружил, что настоящие, даже очень крупные ученые тоже пишут стихи! В начале 1961-го года молодые сотрудники Института геологии и геофизики создают поэтическую группу, организуют вместе со студентами Новосибирского университета литературное объединение. Поэтические «среды», куда собирался весь Академгородок, стали островком опасного свободомыслия, которое не могло остаться безнаказанным даже во время относительной политической оттепели начала 60-х. «Торжествующее ощущение того, что у нас всё получается, – вспоминал позже Г. Прашкевич, – конечно, не могло не привести к мысли о литературном альманахе. Литературный альманах, выходящий в научном городке! – это ли не ответ тем, кто делит людей на „физиков“ и „лириков“?! Впрочем, думаю, с гораздо большим изумлением, а, скорее всего, просто с ужасом узнали партийные ревизоры о том, что мы с Володей Горбенко попросили дать стихи в наш альманах не кого-нибудь, а Анну Андреевну Ахматову. А нам это казалось в высшей степени естественным. Именно присутствие стихов А. А. Ахматовой могло по-настоящему освятить волнующие просторы предполагаемого альманаха. Нам тогда в голову не приходило, что жизнь и мечты далеко не всегда совпадают, что пробивание литературных альманахов и журналов в обществе, связанном догмой партийности, не под силу людям даже гораздо более авторитетным, что существование нашего литобъединения давно замечено власть имущими, что все наши наивные движения на виду, и вполне серьёзные люди интересуются нашими неиссякаемыми спорами и чтениями». Через тридцать лет Лидия Чуковская напишет о последствиях этого неосмотрительного шага в своих «Записках об Ахматовой», упомянув в них и письмо из Новосибирска «от двух мальчиков, готовых отдать жизнь за Анну Андреевну». Поскольку отправители письма не знали почтового адреса Ахматовой, оно было послано ей через «Литературную газету» и, разумеется, перлюстрировано компетентными товарищами. Пострадали многие «средовцы»…

Академгородок, снова Тайга (там была написана его первая реалистическая повесть «Столярный цех»), снова Академгородок. Вместе с женой и маленькой дочкой Г. Прашкевич уезжает на Сахалин. Работая с 1965 по 1971 гг. в лаборатории вулканологии Сахалинского комплексного научно-исследовательского института, он исходил Сахалин, Курильские острова, Камчатку. «Оказалось, что мир, в который мы попали, великолепен, в нем есть просторы, горы, сопки. Каждое лето я пропадал в экспедициях, часто на островах практически необитаемых. Два-три человека на острове – это не так уж много. Скоро выговариваешь все слова, и начинаешь… понимать океан… причем совершенно иначе, не так, как раньше… Берега островов необыкновенны – мрачные каменные непропуски, врезанные бухты, выходящие в океан мысы… Пляжи тянутся километрами: – черные титано-магнетитовые, белые – пемзовые… Издали приходит большая волна, подсвеченная изнутри зеленоватым сиянием. Набегая на мелководье, она растет, поднимается и вдруг мощно рушится, мгновенно освещая весь берег холодной молнией…»

В 1968 году опубликована книга стихов корейского поэта Ким Цын Сона, переведённых Г. Прашкевичем в соавторстве с В. Горбенко. В том же году должен был выйти поэтический сборник самого Прашкевича.

«Вернувшись с полевых работ, – вспоминал писатель, – я отправился в Южно-Сахалинское книжное издательство. Настроение там почему-то царило не самое праздничное. Директор меня не принял, а перепуганный редактор книжки дал странный совет. Наверное, перепутал порядок ходов, как говорят шахматисты. „Твоя книжка уже готова, – сказал он, странно оглядываясь, будто нас могли подслушать. – Осталось подписать ее в печать, но понимаешь… у цензуры появились некоторые вопросы…“ И посмотрел на меня круглыми глазами: „Ты попробуй… Ты сходи к цензору сам… Это очень умная женщина…“

Совет редактор дал не подумав: в Советском Союзе цензуры не было. И цензоров, понятно, как таковых, не существовало. Были штатные сотрудники Лито, некие невидимки, общаться с которыми имели право только редакторы, но никак уж не авторы. Но, проинструктированный редактором, я нашел нужное здание, поднялся на нужный этаж и постучался в нужный кабинет. «Ах, – радостно сказала цензорша, – я давно ничего такого свежего, как ваши стихи, не читала! Есть, правда, мелочи… Ну вот тут, например… О советском князе Святославе… В девятьсот шестьдесят восьмом году (тысячу лет назад) он якобы, по вашей версии, застиг врасплох болгарские города, сжег Сухиндол, изнасиловал… – голос цензорши сладко дрогнул, – ах, изнасиловал многих болгарок… Ну, если и так? – голос цензорши окреп. – Где тому доказательства? В каком госхране лежат документы, доказывающие эти массовые, по вашим словам, изнасилования? Не мог, не мог наш советский князь так вести себя в братской стране!»