Геннадий Прашкевич - Мироздание по Петрову

Выгоню, решил Режиссер.

Звездное небо настроило его на определенный толк.

Нет сил возиться с дураком. Он позвонил администратору: „Возьми бутылку и выкупи его у милиционеров“.

Режиссер профессионально читал по губам. Он слышал , над чем там издеваются милиционеры. „ Ее сиянье факелы затмило, она, подобно яркому бериллу в ушах арапки, чересчур светла для мира безобразия и зла… “ Менты хохотали. Они не верили, что тип на цепи – актер. „ Как голубя среди вороньей стаи, ее в толпе я сразу отличаю. Я к ней пробьюсь и посмотрю в упор, любил ли я хоть раз до этих пор?… “

Все как в будущем фильме.

О фильме Режиссера заговорили лет пять назад.

Сто пятьдесят тысяч долларов выложил губернатор.

Красивый жест, правда, он не решал проблему. Но предполагалось, что последуют другие такие жесты. В те дни я с Режиссером почти не общался. Он с Алисой был неразлучен. Учитель и любимая ученица. В Пхеньяне заказывал для нее „ Sambuka “. В Лондоне – ирландский „ Cream “. В Лондоне, где-то в Сохо (Алиса сама рассказывала) в кабинке общественного туалета никак не закрывалась выгнутая хромированная дверца. Алиса причитала: „Ой, сейчас описаюсь!“ Заинтересовавшись возней, подошел полисмен в фуражке, украшенной шашечками. „Есть проблемы?“ В этот момент хромированная дверца взбунтовавшейся кабинки опять поехала в сторону и перед изумленным полисменом предстала чудесная молодая леди с асфальтово-черными глазами – на стульчаке, с фляжечкой изысканного „Cream“ в руке. „Хороший вкус, мэм“.

В ночь катастрофы Режиссер, Алиса, человекообразный композитор Сухроб оттягивались в загородном коттедже Спонсора. Анфилада комнат, свечи, благовония, открытый бассейн, незаметные охранники. Пес на заднем дворе – не замученное службой животное, а вышколенный кавказец со взглядом налогового инспектора. Спонсор (так рассказывала Алиса) вызвал для равновесия девушку. Ее звали Васса. „ Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет “. Композитор недавно вернулся из Штатов, ему залечили сломанную на горном курорте руку. Под утро, разойдясь, отправились в загородный закрытый клуб „Муму“. Там снова говорили о фильме. Спонсор чувствовал себя в центре значительных событий. Он знал, что большие люди, такие, например, как академик Петров-Беккер, считают Режиссера гением. Хотелось самому быть при гении, почему нет? Жаль, не ко времени подвалило некое раскрашенное помадой существо. „Потанцуем, Муму?“ Ничего особенного, но Спонсору не понравилось. Он сел за руль. Когда черный „мерс“ на полном ходу врезался в военный грузовик, Алису через люк выбросило из машины, а человекообразному композитору в трех местах сломало прекрасно залеченную в Штатах руку. Сам Спонсор отделался ушибами, а Режиссера из горящей машины вроде бы выволок Сухроб. Только на девушку Вассу сил ни у кого не хватило.

Ладно, надо было что-то делать.

По лестнице (лифт задымлен) я спустился в подъезд.

На улице ко мне бесшумно подкатила черная „Волга“. Я хотел сойти на обочину, но дверца открылась, меня рывком втащили в салон. Отберут кошелек, мелькнуло в голове. Но „Волга“ пересекла проспект, углубилась в какой-то проселок, никто ничего не требовал, только ветки шумно хлестали по лобовому стеклу. Я не мог шевельнуться, прижатый к коленям каких-то мрачных людей.

Потом машина остановилась.

Меня выпихнули задом на мокрую траву.

Тогда я впервые увидел перед собой Тараканыча.

Невзрачный мужик с узкими длинными усиками. Он грозно ими подергал и оперся о влажный капот.

– Слыхал про лягушку?

– Про которую? – не сразу сообразил я.

– Ну, сынишка зовет: „Мамка, иди сюда, здесь лягушка!“ – „Ой, не хочу, они зеленые и прыгают“. – „Иди скорее, моя не прыгает“. – „Нет, не хочу, она укусит“. – „Да, мамка, иди! Как она дохлая тебя укусит?“

Меня морозом пробрало от такого анекдота.

Лет пятнадцать назад после какой-то ужасной пьяни ползал я по полу, разыскивая в бутылках каплю алкоголя. Я тогда увлекался Бодлером, грязь меня не пугала. И оптимизма было по уши. Ты проснулся, бессмысленно бормотал я себе. Ты проснулся, считай, это удача. Вон даже телефон трещит.

„Я слушаю, слушаю…“

И ровный голос: „В понедельник с утра… Третий этаж… кабинет такой-то…“

Ужасно прозвучало. Конечно, людей уже не расстреливают на заднем дворике Обкома партии, да и что я мог совершить такого? Ну, брал у Рябова фотокопию книги „Архипелаг ГУЛАГ“. В советские времена это тянуло лет на семь, не больше. Ну, Ася давала мне известный труд Доры Штурман. Он мне даже не понравился, но это тоже семь лет. „Почитай духов и держись от них подальше“.