Геннадий Прашкевич - Перепрыгнуть пропасть

Петрову стало обидно.

Ведь не уйди от него Сонька к бритому, как мусульманин, химику Д., он не искал бы каждое утро чайную ложку в груде постельного белья. Ведь не уйди от него Ирка, он не находил бы засохшую копченую колбасу среди разбросанных по полу книг. А не уйди Светка, по ночам его не будили бы незнакомцы.

При более тщательном рассмотрении Петрову страшно не понравились глаза Коротышки. Близко поставленные, они все время смотрели немного не туда, куда следует смотреть человеку, когда он листает книгу. И оба гостя все время мелко подрагивали, как подрагивает изображение на экране плохо работающего телевизора.

– Спроси, спроси его, – торопил Коротышка. – А то придет нКва, тогда Листки уплывут.

– Ищи!

Почему-то слова Длинного ободрили Петрова.

Он, наконец, привстал. Он дотянулся до халата. Он якобы даже прикрикнул на Коротышку. И тот обрадовался:

– Вот видишь, он заговорил сам. Спроси его, где Листки?

Длинный покачал головой и Петров не без злорадства понял, что, кажется, лимит их прав действительно исчерпан. Он не знал, о каких правах шла речь, но сильно обрадовался удаче. Когда Коротышка случайно задел портрет Академика, Петров совсем осмелел.

– Ты там поосторожнее.

– А чего такого? Не упал же.

– Ты даже не знаешь, кто изображен на портрете.

Коротышка ухмыльнулся. Он ко всему был готов.

– Почему же не знаю.

– Ну, кто?

– Человек, который не сумел перепрыгнуть пропасть.

Петров опешил. Ответ Коротышки ему не понравился.

– Не перепрыгнул, не перепрыгнул, – дразнился Коротышка.

– О чем это ты?

Коротышка объяснил.

Как это ни странно, но имел он в виду именно проблему происхождения жизни на Земле (естественным путем), которой всю жизнь занимался Академик.

Это еще больше не понравилось Петрову.

Полный обиды и стыда за свою минутную слабость, он теперь прямо упирал на то, что Коротышке и приятелю пора уходить. Нечего им морочить голову человеку, не выспавшемуся и недовольному. Пусть не лезут в сложные научные дела, совершенно недоступные их небольшим мозгам. Он даже потребовал от них немедленно очистить помещение.

– Ну, очистим. С чем ты останешься?

– Я сказал оставить, покинуть помещение, убраться! – поразился Петров их нелепому буквализму.

– Уйдем мы, явится нКва.

– Не знаю, что это за тип, – разозлился Петров, – но хорошо ему тут не будет.

– Ты это зря. Ты пожалеешь, – шипел Коротышка, дергаясь, как плохое изображение на экране.

Незнакомцам явно не хотелось уходить.

Но лимит их прав впрямь был исчерпан. Подергавшись, пошипев, они исчезли.

Пожав плечами, Петров сердито побрел на кухню варить кофе. Он так и не понял, зачем Коротышке и Длинному понадобился его дневник. Явно Сонькины проделки. Даже хотел позвонить ей, но раздумал. Ночью трубку поднимет не она, а этот мусульманин. С чашкой кофе в руках он вернулся в комнату, приговаривая вслух:

– Ну, хмыри! Ну, пиджаки кожаные!

– Я и сам поражаюсь, парень!

– Явиться ночью! Рыться в чужих вещах! Ничтожества!

– Самые настоящие, парень!

– А ты кто такой? – удивился Петров, водворяя в горшок распластанное на стене живое дерево.

В кресле сидел невесть откуда взявшийся бодрячок.

Крепкий, грубоватый, хорошо выбритый, облаченный в неброский, но качественный костюм. Квадратные плечи, квадратные уши. Правда, как и предыдущие гости, время от времени он подрагивал и дергался.

– Ты один? Тут никого? Ты ведь не врешь, парень?

– Я никогда не вру, – зачем-то преувеличил Петров.

– Тогда мы от души поболтаем, – обрадовался бодрячок.

– О Листках? – неприятно догадался Петров.

– Ты прав. Занятная штучка, – еще больше обрадовался бодрячок. – До такого не каждый додумается.

И весело предложил:

– Поздравь меня, парень!

– С чем, собственно?

– Я тебя нашел!

Наверное, Ян Сваммердам, сын голландского аптекаря и большой любитель живой природы вот так же лицемерно поздравлял несчастных подопытных амеб с тем, что они попали под его ланцет. Успех для науки и амебы продолжат жизнь.

Похоже, это нКва, решил Петров, рассматривая бодрячка.

И не ошибся.

При всей своей непосредственности и грубоватости нКва оказался существом страшно дотошным. А земное слово парень употреблял так часто и с таким упоением, что сразу было видно – далось оно ему далеко не сразу.

Петров, правда, отрезал:

– Никакой болтовни!

– А Листки, парень?

Петров взбесился.