Геннадий Прашкевич - Пес Господень

Двумя короткими движениями, не давая Амансульте опомниться и вырваться, Ганелон кончиком милосердника начертал святой крест на ее обнаженной левой груди.

Только теперь Амансульта застонала.

Он почти не видел ее.

Ее нагота ослепила Ганелона.

Уронив милосердник на алый ковер, на котором остались невидимыми упавшие на него капли крови, он всем своим тяжелым телом, вдруг ставшим горячим и потным, навалился на застонавшую Амансульту. Он не понимал, что он делает. Он был ослеплен сиянием ее тела. Пересохшими губами он упорно ловил ее сухие, ненавидящие, стремительно уклоняющиеся от него губы.

Ему пришлось дважды ударить Амансульту, только тогда ее губы оказались, наконец, под его губами.

Ужас переполнял Ганелона.

Он не нуждался ни в чем, он не нуждался ни в голосе, ни в едином движении Амансульты. Он просто проваливался в мрачную мертвую бездну, стонал и хрипел, и хотел проваливаться еще глубже – в самую тьму, в кромешный мрак, в ужасное ледяное молчание морозной ночи, не дающее никаких откликов, никаких отсветов или бликов, на самое дно тьмы и ужаса. Туда, откуда никто никогда не всплывает.

Ганелон рычал и хрипел.

Слезы лились из его глаз, теперь окутанных пеленой так, будто на голову ему накинули платок.

– За что ты яришься на сломанный тростник? – одними губами в отчаянии выдохнула Амансульта, когда, он, отхрипев, упал, наконец, щекой на ее окровавленные груди.

Он не ответил.

Дрожа и все еще вздрагивая, он, как животное, сполз с низкого ложа на алый мягкий ковер.

Его сотрясала немилосердная дрожь.

Схватив милосердник, он с силой вогнал его в крышку деревянного столика.

Кинжал встал перед Ганелоном, как крест.

Это и был святой крест, перед которым, не обращая больше внимания на Амансульту, он упал на колени.

Де профундис…

Из бездны…

Из бездны взываю к тебе, о, Господи!

Ганелон знал, Господь его услышит. Он знал, Господь поймет его боль, увидит его слезы, текущие из невидящих глаз.

Он простит.

Ты же видишь, молил Ганелон. Ты же видишь, как я страдаю. Ты же видишь самые сокровенные движения моей души. Я ничего не таю от тебя.

Все это время Амансульта смотрела на Ганелона.

Распластанная на низком оскверненном ложе, как серебряная рыба, выдернутая из родной стихии жадным рыбарем и брошенная на сковороду, она даже не изменила позы.

Она лежала так, как он ее оставил.

– Убей меня, – выдохнули ее губы.

Ганелон медленно встал.

Он плакал.

– Тебя и так скоро убьют, – сказал он плача. – Скоро сюда войдут воины Виллардуэна.

Он не знал, почему его губы произнесли имя маршала Шампанского, почему он назвал именно Виллардуэна, а не маршала Монферратского, или графа Фландроского или имя престарелого дожа Венеции.

Он ослеп.

Он забыл, зачем он здесь.

Плача, он брел по анфиладе пустых комнат, освещенных лишь заревом, все выше поднимающимся за окнами.

Плача, он шел, повторяя одни и те же слова:

– Скоро здесь будут воины Виллардуэна.

– Сиф! – во весь голос крикнул он, выйдя в сад. – Где ты, старый мерзкий колдун?

Никто не откликнулся.

Ганелон медленно обошел каменную колонну. Он даже заглянул под пустой портик.

Зло не хотело умирать.

Зло ушло, уведя с собой старика Сифа.

Плача, Ганелон поднял голову.

Латинские буквы на портике слабо отсвечивали.

Как серебристая кожа Амансульты.

ЛЁКУС ИН КВО…

"…правителю мрака Сатане, обитающему в глубине преисподней и всегда окруженному легионом дьяволов, удалось сделать отступника черного барона Теодульфа голосом своим на земле, рукой своей на земле, жадным сыном бахвальства, стяжательства и их сестер – алчности и безмерной наглости.

Да ниспошлет Господь на него слепоту и безумие, да разверзнутся небеса и поразят его громом и молнией.

Да падет на него гнев Всемогущего и святых Петра и Павла. Пусть проклянет его всяк входящий и выходящий.

Да будет прокляты пища его и все его добро, и псы, охраняющие его, и петухи, для него поющие.

Да никто не посмеет подать ему воды и дать место у очага.

Пусть постигнет его судьба Датана и Аверроса.

Пусть ад поглотит его живым, как Анания и Сапфира, оболгавших Господа. И пусть будет наказан он, как Пилат и Иуда, предатели Господа.

Да падет на него проклятие девы Марии и всех святых, да постигнут его страшнейшие пытки в аду, как отступника, богохульника и хулителя церкви.