Геннадий Прашкевич - Пес Господень

Все двери были настежь распахнуты, будто указывали Ганелону путь.

Самая последняя вывела его на террасу.

Сложный фонтан – много мраморных круглых чаш, поставленных одна на другую, каждая все меньшего и меньшего размера, негромко журчал в темной ночи. Журчал легко и неизъяснимо печально.

Всю заднюю стену террасы украшала мозаичная, выполненная на белом мраморе, картина мира – бесконечного, во многом узнанного, но никем еще до конца не изученного.

Сжатый кулак Кипра, длинным перстом указывающий в сторону Антиохии.

Пелопоннес.

Фесалоникские мысы.

Земли фракийцев и оптиматов.

Понт Евксинский, омывающий Пафлагонию и берега Халдии.

Наконец, прихотливый рукав святого Георгия, озаренный заревом горящего Константинополя…

Единственная дверь, ведущая с террасы, наверное, еще в одну комнату, в ту самую, наверное, в которую хотел попасть Ганелон, оказалась запертой изнутри.

Но разве может даже самая крепкая дверь противостоять праведному гневу?"

"…и языческая картина, на которой изображалось, каким образом некогда божественный Юпитер пролил золотой дождь в греховное лоно Данаи, обманув несчастную.

Драпировка, нежная и золотистая, будто вечернее небо, когда его освещают последние солнечные лучи.

Алый густой ковер, мягко проминающийся под ногами.

Высокое стрельчатое, уходящее под самый потолок окно, за которым то гасло, то вновь разгоралось далекое зарево.

Камин, украшенный голубыми глазурованными изразцами.

В камине курился широкий глиняный горшок, отдавая запахом загадочных благовоний.

Ложная подруга!

Ганелон в гневе ударил кинжалом по глиняному горшку. Он рассыпался и из камина вырвалось, шипя, облако пара.

Ганелон отшатнулся.

Перивлепт.

Восхитительная.

Тонкая шелковая ночная рубашка на Амансульте неясно светилась. Она была так тонка, так прозрачна, что казалась сотканной из бесчисленных невидимых паутинок.

Зарычав, Ганелон, рванул рубашку, одновременно другой рукой валя вскрикнувшую Амансульту на низкое, устланное белыми льняными покрывалами ложе.

Шумно упала на пол и распахнулась старинная шкатулка, инкрустированная серебром и слоновой костью. Бесшумно, как капли ртути, покатились по алому ковру крупные, тревожно мерцающие жемчужины.

Амансульта не сопротивлялась.

Ее глаза не выражали отчаяния.

В ее глазах стояло безмерное изумление.

С безмерным изумлением она глядела Ганелону в лицо и он не понимал, почему она не кричит, не зовет на помощь, не сопротивляется,

«Где ты, Гай, там я, Гайя.»

С лихорадочным нетерпением он сдирал с Амансульты рубашку.

Знак!

Где знак?

Где ужасный ведьмин знак, отметка дьявола, темное странное пятно, похожее на отпечаток лягушечьей лапки?

Ганелон знал, он много раз слышал об этом от старой служанки Хильдегунды: дьявольское пятно должно прятаться под левой грудью Амансульты. Так говорила старая Хильдегунда, а ведь она, а не кто-то другой, купала маленькую Амансульту. Она не могла не увидеть и не запомнить знак столь явственный, знак столь очевидный.

Ганелон сорвал с Амансульты рубашку и волшебная нагота Амансульты ослепила его.

Он видел круглые груди. Они тяжело вздымались от дыхания. Темные сосцы как бы запеклись.

Но серебристая кожа Амансульты светилась.

Так светится сам по себе осенний накат в море, когда в воде цветут мириады мелких, почти неразличимых обычным глазом морских существ, так светятся на корабельных реях таинственные огни, которые во всех частях света зовут огнями святого Эльма. Так светятся жемчужины, которые долго касались живого теплого тела.

Свет Амансульты был притягателен и страшен, как отсветы ужасного пожара над городом городов.

Ведьмин знак!

Ганелон застонал от разочарования.

Он увидел темное пятно, действительно схожее очертаниями с лягушечьей лапки. Он знал об этом пятне, он много раз слышал о нем, но втайне, оказывается, он надеялся не найти его.

Но пятно было!

Левой рукой Ганелон заломил за спину Амансульты ее слабые, не оказывающие никакого сопротивления руки, а правой, узким кончиком милосердника, ткнул прямо в пятно.

Амансульта не вздрогнула.

Она лежала под Ганелоном, как ледяная статуя.

Ее глаза смотрели прямо на Ганелона и были как две звезды в морозную ночь.

Как две звезды, источающих презрение и брезгливость, с отчаянием подумал Ганелон. Так смотрят на некое насекомое, которое не может причинить тебе вред, но отвратительно тебе всей своей сущностью.