Геннадий Прашкевич: Великий Краббен

– В собачьей? В сторожевой? Или все-таки в телефонной? Какая она, эта будка? Определи.

– Она… – задумался Сказкин. Но определил: – Вертикальная!

– Они все вертикальные! Не торопись, Серп Иванович. Сам знаешь: смотреть мало, надо видеть! – это я льстил Сказкину. – Главное в таких ситуациях это точно определиться. Что там вокруг тебя?

– Стекло и металл! – с гордостью сообщил Сказкин. – Стекло и металл! Правда, стекло битое.

– Ты мне скажи, Серп Иванович, что там находится рядом с твоей будкой, тогда я смогу тебя разыскать. Дай примету, пусть одну, но точную.

– Есть примета! – радостно заорал Сказкин. – Есть!

– Тогда говори!

– Воробей! Воробей на ветке сидит!

– Ну, ну! – поощрил я Сказкина. – Это куст или дерево? Если дерево, то какое?

– Да махусенький воробей! – растроганно кричал Серп Иванович. – Друг природы! Совсем махусенький, его и понять трудно! Но сидит, это точно. И клюв у него как шильце!

– Ты мне еще укажи длину его коготков! – взорвался я.

И правда, услышал:

– Да совсем махусенькие!

«Как ни бесчисленны существа, заселяющие Вселенную, – вспомнил я слова древней книги, – все равно следует учиться их понимать. Как ни бесчисленны наши желания, все равно следует учиться управлять ими. Как ни необъятна работа, связанная с самоусовершенствованием, все равно надо учиться не отступать ни в чем. И какой бы странной ни казалась нам абсолютная истина, все равно следует не пугаться ее!»

Я лежал в пещере, выточенной временем и водой в шлаковой прослойке между двумя древними лавовыми языками, и мне снилось: Серп Иванович варит рисовую кашу. Рис он выменял у Агафона на мои казенные сапоги и спальник. Развариваясь, рис медлительно течет в океан. Край рисового потока злобно надкусывает Краббен и приглядывается к Сказкину. Тогда, пугаясь, Сказкин начинает удирать от Краббена по вязкому краю рисового потока, и я мстительно ору: «Поддай, Сказкин! Шайбу!»

Кто сказал, что Серп не молод?

«Молод, молод…» – шептал я, просыпаясь.

И глядел вниз.

Может, стоит рискнуть? Может, Краббен спит? Может, он давно ушел в нейтральные, а то и в чужие воды? Я бы мог спрыгнуть на пляж, добраться до фала и в одно мгновение вознестись на недосягаемый для Краббена гребень кальдеры.

А если он не спит, если он затаился? Если вон та глыба в тени – вовсе не глыба? Если Краббен терпеливо ждет именно такого моего решения, устроившись среди подводных камней?

Малоприятные, пугающие мысли теснились в моей голове, но вот странно – даже пугаясь, я мысленно видел кое-что приятное.

Например музей.

Огромный музей современной природы.

Огромный просторный зал, целиком отведенный всего для одного, зато исключительного экспоната.

Табличка над экспонатом.

«Краббен тихоокеанский.

Единственный известный в наше время вид.

Открыт и отловлен в водах кальдеры Львиная Пасть начальником Пятого Курильского отряда младшим научным сотрудником геологом Т.И.Лужиным и полевым рабочим С.И.Сказкиным».

«Ну да, Сказкиным! – возмутился я. – Трус проклятый!»

И, подумав, перед именем Лужина поставил достаточно высокую научную степень, а имя Сказкина вообще стер.

«Казенный фал и левая гречка, я объясню тебе разницу!»

Очень хотелось есть.

«Конец двадцатого века, – не без удивления подумал я, – а человек, Венец творения, ларь природы, заблокирован в сырой пещере черт знает откуда взявшейся гнусной тварью!»

«Ладно, скоро утро, – утешал я себя. – Рискну. Не может быть, чтобы я не обогнал этого громилу Краббена! Мне же бежать по берегу. А там ухвачусь за фал».

Но даже понятие риска было теперь связано в моем сознании с именем Сказкина.

«Ух, риск! – явственно слышал я довольное уханье Серпа Ивановича. – Люблю риск! Я рисковый!»

Причудливо смешались в моей памяти детали одного из бесконечных рассказов Сказкина о его веселой и рисковой натуре. Израсходованные на бормотуху деньги, оборванные линии электропередачи, заснеженный, завьюженный сахалинский городок Чехов, где в темной баньке сейсмолог Гена Веселое и его помощник Серп Иванович Сказкин поставили осциллограф.

«Буря смешала землю с небом…»

Вьюга крутила уже неделю.

Два раза в день на осциллографе надо было менять ленту, все остальное время уходило на раздумья – где поесть? Столовые в городе давно не работали (из-за вьюги), да Сказкин с Веселовым и не могли явиться в столовую: они давно и везде крупно задолжали, потому что командировочных, все из-за той же вьюги, не получали уже пятнадцать дней.