Наталья Иртенина - Аут

– Стала обстреливать меня ею из ложки. Она была дикая, как табун лошадей.

– В этом родитель облегчил мне задачу, – размышляя, кивнул Дан. – Сознание, затуманенное гневом, легче подавить. Кроме того, она моя мать. Психоритмы должны частично совпадать. И все равно мне нужно время, чтобы научиться контролировать ее. Кроме того, мне не терпится испытать мой аппарат на других. – Он поднял голову и пристально посмотрел на Камила. – Ты подойдешь, дядюшка.

Толстяк снова попятился в тень, энергично мотая головой.

– Нет. Нет, нет и нет. И не проси. Считай меня трусом, кем хочешь. Стар я уже для твоих изуверских экспериментов.

– Хорошо, – неожиданно легко согласился Дан, потрошитель мозгов. – Приведи мне молодого. Молодую, верней. Ту, с которой ты спишь.

– Еще чего, – пробурчал толстяк. – Девчонке и так достается от хозяина. Не отдам я ее на пытку тебе.

– Ого! В старом пне проснулись нежные чувства? Дядюшка, скоро ли свадьба? – радостно язвил злой мальчишка.

– Вот выпорю, стервеца, – сердито пригрозил толстяк.

– Дядюшка! – возбужденно вскричал Дан. – В таком случае я должен дать тебе совет. Держи ее подальше от моего отца. Не то он и ее вычтет.

– То есть… как? – забеспокоился Камил, и глаза его забегали, как мыши по клетке.

– Да очень просто. Я уже лазил в нее. Не бойся, ненадолго. Она сама не понимает, что вытворяет с ней мой родитель. А он ее просто жрет. Как сожрал мою мать. Секс для него что-то вроде дополнительной заправки для поддержания своего существования. В фольклоре это называется вампир. Я еще удивляюсь, как он тебя не сожрал за двадцать-то лет.

– Я несъедобный, – осипшим голосом сказал толстяк.

– Хотя, конечно, у него и другой жратвы навалом. Целый мир. Какой дракула может похвастать тем же? Дядюшка, тебе плохо?

Камил схватился за спинку стула, на котором стоял компьютер с развороченным нутром, и грузно покачнулся. Пальцы, вцепившиеся в стул, побелели.

– Нет. Я в порядке. Если тебе больше ничего не нужно, я пойду.

– Иди, дядюшка. Тебе нужно хорошо проблеваться. Это помогает. Но не забудь, что ты должен привести мне человека. Желательно физически крепкого. Добрая воля необязательна. Только постарайся не убить его.

– Хорошо, – сказал толстяк. – Постараюсь.

Кубик не любил просыпаться ночью. Если он просыпался, его начинали атаковать глупые мысли, которым невдомек, что он хочет продолжать спать и не хочет думать. Чаще всего мысли были о том, что все неправильно. А как правильно, Кубик не знал, поэтому думать на эту тему было не только бессмысленно, но и мучительно трудно. Кубик быстро утомлялся от таких мыслей и переходил в бессонный режим автономного созерцания неправильности . Ему начинало казаться, что здание Центра – это фантастический межзвездный корабль, совершивший аварийную посадку на чужой планете. Экипаж не сумел устранить неисправность, и корабль умер. Теперь в нем живут потомки прилетевших сюда людей. Чужая планета приняла их и стала перекраивать на свой манер. Они сами этого не замечают, но постепенно становятся совсем другими. В мысли Кубика лезло противное словосочетание «модифицированные образцы». По отношению к собственному первоначальному типу – уроды. Или выродки. Планета отучала их думать, чувствовать, видеть, жить. Приучала существовать, тупо реагируя на раздражители. На неудобство – страхом перед лишениями. На удовольствие – страхом потерять это удовольствие в будущем. Планета затаившегося всюду страха. По ночам было страшней всего. Просыпаться ночью здесь никто не любил.

Весь остаток дня Кубик не вылезал из своей квартирки, как было велено. Занимался черт знает чем, хлопнул еще стакан ядреной отравы, завалился спать. И ночью, почти под утро, проснулся с неприятным ощущением. Он забыл сказать что-то важное. Сказать Рафу. Важное.

Это важное свербело где-то в районе лобных долей, и Кубику казалось, что прежде всего сказать это важное нужно самому себе. Но что именно? Оно, важное, то ли забылось, то ли не до конца сформулировалось. Кубик, как лунатик, встал с постели и в одних трусах пошел к входной двери. Открыл, выглянул. В коридоре важного не было. Там была темнота и тишина. Кубик закрыл дверь. И вдруг понял, что должен делать и где искать.

Он спешно натянул одежду, ботинки, взял фонарик и выбрался в коридор. На цыпочках пошел вперед, к тому месту, где днем был охранный пост в виде сержанта Флоппа. Но то ли на ночь охрану сняли, то ли Флопп застрелился со стыда, не догнав нарушителя пропускного режима, – Кубик не встретил никакого препятствия и продолжил красться в темноте.