Наталья Иртенина - Аут

Время – единственная река, которая никуда не течет. Будь иначе, ходока во времени ждали бы сплошные хронологические катаклизмы. Например, троянский конь мог бы быть заселен парнями спецназа и подарен татарам царем Иваном Грозным, осаждающим Казань.

Но в стоячих водах времени все нерушимо держится на своем месте и пребывает в неизменности…

Возле купальни убогих, что у Овечьих ворот, необычайная суета и толпление. Такого не бывает даже внутри самой купальни, когда спускается к воде Ангел и растревоживает ее. Тогда из крытых галерей вкруг купальни выползают на свет больные и немощные. Хромая, ковыляя, торопясь, они устремляются к воде. Купель бурлит волнами и исходит теплым паром. Первые шагнувшие в воду, принявшую Ангела Господня, получают исцеление.

Суета проникает под крышу и тут же затихает. Хромые, увечные, расслабленные, трясущиеся, скорченные, изъязвленные жадно смотрят на человека, идущего впереди толпы. В пестром многолюдье смешались оборванные простолюдины и образованная знать в богатых одеждах и расшитых золотом поясах. Сопровождаемый этим собранием человек высок ростом и шагает твердо. На нем бедняцкая рубаха и накидка через плечо. Он останавливается перед лежащим в тряпье стариком и что-то спрашивает. Старик из последних сил тянет шею и трясет бородой, кивая. Из высохшей глотки слова выкатываются с трудом. Высокий снова говорит. И старик – лежавший на вонючем тряпье возле Овчей купели невесть сколько лет – встает, сгребает жалкую постель свою и идет к выходу. Толпа расступается, пропуская его.

И тогда стихшая было суета растекается с новой силой по всему переходу. Страждущие, уразумев дело, сползаются к высокому и окружают его. Он смотрит на них, и взгляд его замирает на лице тощего, покрытого язвами. «Возвращайся к себе домой», – говорит высокий. Тощий оглядывает себя – плоть его очистилась, язвы затянулись.

Но только двое знали, к кому истинно обращены были эти слова: высокий и другой, чужой, смотревший на него глазами тощего. Сказанные негромко, они с силой швырнули этого другого прочь, через два десятка сотен лет, в год 2097-й от Рождества Того, Кто произнес их…

Гроза была несильной и не должна было продлиться долго. Но у «тарелки» Кварка настроение портилось и от менее неприятных событий. Она начинала ипохондрить, жаловаться на ревматизм узлов, требовать профилактического осмотра в стационаре. И вообще отказывалась признавать в Кварке высшее разумное существо, наделенное правом приказывать. Обыкновенно это случалось от жары, от дождя, туманов, повышенного радиационного фона, воздушных транспортных пробок, количества пассажиров больше трех, собак и младенцев на борту, а также после появления в сети новой игры для псевдоличностей. Смягчить непреклонность Самсона в таких ситуациях могла лишь женщина (не уродина), поскольку это искусственное создание мнило себя мужчиной и усвоило себе повадки бывалого бабника. Кварк завидовал тем, у кого «тарелка» выбрала женскую ипостась и млела от ласки. С такими жить было проще.

В эту ночь женщины у него под рукой не нашлось – слишком далеко залетел, пытаясь сбежать от собственного страха. Наоборот, присутствовало отягчающее обстоятельство – младенец на заднем сиденье, завернутый в первую попавшуюся тряпку и ладно бы орущий – так нет же, молчит, ублюдок, только кряхтит по-щенячьи и смотрит в спину Кварку белыми, слепыми глазами. Тот не оглядывался на младенца, но хребтиной чувствовал его мутную, белесую, жуткую незрячесть.

Из этого белого сочились в задубевшее нутро Кварка страх и омерзение, гнавшие его вперед, в темноту, под удары молний, на край света.

– Не полечу! Хороший хозяин в такую погоду собаку на улицу не выгонит, – лил свои сопли Самсон, летя на малой высоте. – Меня закоротит. Вода зальет мои схемы. Мембраны отсыреют. Движок чихать начнет… Ну вот. Я же говорил!

Движок и в самом деле чихнул раз, другой. В тихом гудении, угадываемом за раскатами грома лишь по едва заметной вибрации, наметились сбои.

– Начинаю аварийную посадку! – патетически взвыл Самсон и изобразил на экране нижнего обзора местный ландшафт, освещенный лазерными прожекторами машины. Под ними был дремучий лес, ощетинившийся, как копьями, верхушками хвойных деревьев.