Владимир Михановский - Тобор Первый (авторская версия)

Они вышли и заторопились к залу. Суровцев несколько раз оглядывался на стену осенней тайги, пока она не исчезла за поворотом аллеи.

Да, он полюбил тайгу за годы пребывания в Зеленом. И она отплатила ему тем же. Разве не тайге, не чистой ее речке обязан он нынешним своим открытием? Чтобы прогнать усталость, Суровцев представил себе, как летит над тайгой, направляясь на работу или домой. Под прозрачным полом аппарата волнуются древесные волны. Киберпилот ведет машину низко, как любит Иван, днище аппарата едва не касается верхушек деревьев. Полет в таком режиме всегда напоминает Суровцеву гонки на морских лыжах. Мчишься за катером, а волны, кажется, того и гляди сомнут тебя, поглотят… Но ты взлетаешь на в воду, соскальзываешь, ловко сохраняя равновесие – и так до бесконечности. Только брызги разлетаются двумя радужными крыльями, да солнце в глаза, да ветер в лицо…

Сверху тайга похожа на море. Под ветром оно переливается, расходится волнами. Недаром ведь поется в старой-престарой песне, как под крылом самолета поет о чем-то зеленое море тайги. Уже и самолет увидишь разве что в музее авиации, a песня осталась.

И тайга осталась…

Аким Ксенофонтович торопливо шагал рядом, отчужденный, погруженный в какие-то свои мысли. «Сильно сдал Аксен, – подумал Суровцев, посмотрев на его заострившиеся черты. – Трудно ему вчерашний день достался. Потруднее, наверное, чем всем остальным».

Сердце Ивана сжало сомнение. Петрашевский, не задумываясь, взял всю ответственность за возобновление испытаний на себя. Он поверил в расчеты Суровцева. А что, если они окажутся ошибочными и Тобор погибнет на первом же препятствии?…

Утренние аллеи становились с каждой минутой многолюдней. Все торопились в одну сторону.

К ним пробился альпинист, как всегда, розовощекий и подтянутый. Он поклонился Акиму Ксенофонтовичу и пожал руку Суровцеву.

– Медведь ты, Костя, – поморщился Иван, потрясая слипшимися пальцами.

– С кем поведешься, – откликнулся весело Невзглядов, – от того и наберешься.

– Это с кем вы, собственно, водитесь? – полюбопытствовал Петрашевский.

– С Тобором, ясное дело! – сказал Невзглядов.

Они вышли на аллею, ведущую к куполу.

– Отдохнул за ночь, Ваня? – окликнул Суровцева кто-то из вестибулярников.

– Как сказать… – процедил тот, пожав плечами. Ему не хотелось ни с кем говорить, он и сам, подобно Тобору, чувствовал себя, словно студент перед решающим экзаменом.

Невзглядов взял под руку приотставшего Суровцева и сказал вполголоса:

– Зря я, выходит, волновался, что экзамен Тобора приостановят.

– Выходит, зря, – согласился Иван.

У входа образовалась толпа, пришлось приостановиться.

– У меня есть идея, – сказал Невзглядов, обращаясь к Петрашевскому и Суровцеву. – Давайте после испытания сразу мазнем ко мне в гости, как, договорились?

– Поистине, вы фонтан идей, Константин Дмитриевич, – восхитился Петрашевский. – Что ж, я думаю, хорошее дело нет смысла откладывать. А вы как считаете, Иван Васильевич?

– Испытания еще не кончены, – буркнул Суровцев. – Чего загадывать?

– Поменьше волнений, коллега, – посоветовал Петрашевский и обратился к Невзглядову: – Ну как, подумали о моем вчерашнем предложении?

Костя смутился.

– Не решил еще, Аким Ксенофонтович… – признался он. – Тут подумать надо, все обмозговать. А времнеи на это маловато было – спал как убитый. Отдыхал на всю катушку…

При последних словах Невзглядова Иван оживился.

– Отдыхал! – повторил он. – А знаешь, дружище, я должен поблагодарить тебя.

– За что?

– За то, что ты вчера подкинул мысль, которая здорово помогла мне. Весь вечер она торчала у меня в голове, как заноза.

– Не знаю, о чем ты.

– Разве не ты сказал под конец испытаний, что Тобору необходим отдых, как и человеку?

– Верно, верно, припоминаю, – подтвердил Аким Ксенофонтович. – Именно Константин Дмитриевич высказал эту мысль первым, хотя, возможно, и не сознавал всей ее ценности.

Невзглядов переводил взгляд с одного на другого: уж не разыгрывают ли? Однако лица его собеседников были серьезны.

– А что дает эта мысль? – спросил он.

– Потом, Костя, потом, – нетерпеливо произнес Суровцев, протискиваясь наконец в дверь. – Испытания Тобора идут уже 14 минут!

Едва Иван глянул на экран, у него отлегло от сердца: бег Тобора был обычным – упругим, резвым, размашистым. Бег, представляющий собой непрерывную цепь прыжков, и каждый из них производился в точном соответствии со сложной и тонкой легкоатлетической наукой, которая впитала в себя все достижения спортсменов – с древнейших времен до наших…