Грим - Внимательные вещи [СИ]

— Берем… Что бы нам взять-то? — Он переминался у полки с коллекцией, проблема выбора бывает мучительна, это я знал по себе. — Есть остросюжетное — ограбление кассы сбербанка, я там два дня спустя побывал, журнал со столика тиснул. Хочешь остросюжетное?

— Мне все равно, — сказал я.

— Солдатская каска с места боев под Ржевом. Кусочек средневековой Европы — из Праги мне привезли. — Он дотронулся до какого-то камня.

— А вот самое свежее: трамвай? 8 с рельсов сошел и врезался в дом.

Это кусок бордюра, который он перескочил. Пойдет? — Он уложил бордюрный камень на стол. — Пиво открыть? Я отказался — для чистоты эксперимента. Он вынул из настенного шкафчика пакет из-под чипсов. Выставил рядом с фрагментом бордюра бутылку с жидкостью.

— А мокрое что? — спросил я.

— Вода. В реакцию вступает не сам реактив, а его водный раствор.

Но его негде хранить, поэтому приходится так. Он наклонил бутылку над камнем, на который уже высыпал реактив.

Из нее полилось.

— А не может это реактив из воздуха влаги набрать? — спросил я.

— Забеременеть, так сказать, от Святого Духа? — ухмыльнулся он. — Может, наверное. Но пока Бог миловал. Химик собирается поработать над другой версией препарата. Второй компонент в окончательной версии будет не столь доступен, как вода. Воздух завибрировал, заколебался, словно снизу вверх потекло тепло. Время от времени он уплотнялся, делался менее прозрачным, приобретал цвет — голубой, серый, дымчатый, препятствуя зрению отчетливо видеть Вяземского, наблюдавшего то же самое или что-то свое с той стороны стола. Иногда всплывали, проявлялись и исчезали пятна других цветов, принимая неотчетливые очертания, в которых поначалу трудно было что-то конкретное угадать. Сквозь эти формы проступали другие, не менее зыбкие, наконец — я готов был поклясться, что птица зависла в выси небес, а синь — синь и была небесами, которые полминуты спустя затмило серое — это было другое, бесптичье, бескрылое, облачное состоянье небес. Зрелище, обладало неудобной особенностью: «видеть» и воспроизводить произошедшее с точки зрения придорожного камня, то есть наблюдать этот мир снизу вверх, отчего взгляд нередко забирался под подолы, под днища близко стоящих машин. Видение, зависшее над столом, выглядело объёмно, но не ограничивалось подачей, например, ног или колес, сквозь ноги то и дело проступало иное зрелище, еще менее отчетливое — изображение, призрак второго плана, а сквозь второе — третье и даже четвертое — уже не призрак, а так, смутная видимость — так что одновременно осуществлялась несколько действий разной степени ясности. А однажды действительно рядом с камнем без стука и скрежета промчался ряд стальных колес — вероятно, тот самый трамвай, едва не разрушивший стену здания, памятника старины. О какой-либо хронологической последовательности и речи быть не могло, более того, то, что видел я, согласно теории Вяземского, не обязательно видно было ему. Или может, он видел то же, но несколько раньше или позже, чем я. Не знаю, как и кем я выглядел со стороны, но кожа, шурша мурашками, натянулась на мне, стало мне тесно в ней. Вероятно, степень отчетливости во многом от зрителя зависела, от его способности видеть призраков, от его степени веры, доверия к ним. С моей стороны представление было довольно нечеткое. В качестве доказательства в суде не потянет. Судья, вероятно, был бы огорчен такой неотчетливостью. Зрелище, наконец, исчерпало себя, причем с моей стороны — несколько раньше. Вяз еще пару минут что-то воспринимал — уже после того, как от бордюра осталась горстка сухого серого вещества, весьма напоминавшего пепел.

— Памятник бы при жизни ему, Химику, человеку и чародею. Кстати, я завтра к нему отправляюсь. Не хочешь со мной? Что-то меня удержало от этого. Во-первых, я несколько вяло себя чувствовал, как всегда, когда что-либо нарушало мои устоявшиеся представления о мироздании. Во-вторых… Не помню, что во-вторых. До мест заключения было около двухсот километров. На этот визит сутки убьешь. Вяз опять пустился в мечты, были они расплывчаты: то ли всех осчастливить, то ли озолотить, то ли к рукам прибрать всё, до чего дотянемся.

— Люди недерзновенные не дерзнули бы. Без трусости и грусти глядя правде в глаза, должен сказать, что мы, Вяземские… — И далее по накатанной колее устремлялась неприхотливая фантазия Вяза. Он разглагольствовал долго. Я пытался ввернуть свои вариации, удивляясь себе: надо же, и меня прихватил этой мечтой. Все эти доноры дури почему-то легко вливают в мои вены свои мечты. Правда, не надолго. Обычно, ночь спустя, я гораздо трезвее на такое смотрю.