Виталий Забирко - Тени сна (сборник)

— Ты был у Гирона?

— Да, господин.

— Ты передал ему, что «Сенатский вестник» должен выйти завтра утром?

— Да, господин.

— Других слов ты не знаешь?

— Он был пьян, господин. И его подмастерья тоже.

— А ты?

Атран молчал и по-прежнему, не отрываясь, смотрел на сенатора.

— Ты знаешь, что я не люблю наказывать прутьями. Но еще больше я не люблю лжи.

— Я тоже пил, господин.

Крон окинул презрительным взглядом сухопарую фигуру раба.

— Твое счастье, что знаешь меру. Вели зажечь светильники и отправляйся спать. Завтра ты мне нужен трезвым.

Атран погасил факел и бесшумно исчез, растворившись в ночи. И в нахлынувшей темноте, казалось, звонче затрещали цикады. Сенатор медленно прошествовал между колоннами и вошел в дом. В большом зале сонная рабыня зажигала светильники.

— Постелишь мне на террасе, — сказал Крон. — И позови сюда писца.

Рабыня вздрогнула от его голоса, быстро повернулась к сенатору и согнулась в поклоне. Крон прошел через зал и отдернул завесь в спальню.

— Пусть ждет меня в зале, — бросил он через плечо.

В спальне было темно и душно — в застоявшемся воздухе висел тяжелый запах коринского бальзама.

«Опять не проветривали», — поморщился сенатор. Он хотел вернуться, сделать выговор рабыне, но передумал. За тяжелой завесью прошлепали босые ноги рабыни — она спешила в людскую будить писца.

Что-то неуловимо изменилось в сенаторе. Легко и бесшумно он скользнул к стене, уперся в нее руками. Несколько мгновений стоял так, словно в раздумье, и вдруг между его широко расставленными ладонями образовалась черная ниша. Привычным движением Крон просунул туда руку, там что-то щелкнуло, застрекотало, зажегся зеленый огонек, и наружу, сворачиваясь в свиток, стал выползать лист бумаги. Когда огонек замигал, сенатор подставил руки, и свиток, щелкнув ровно обрезанным краем, упал в них. Огонек погас, и провал в стене затянулся.

Крон потуже свернул свиток, сунул его под мышку и провел рукой по восстановившемуся участку стены. Чуть в стороне от только что затянувшегося провала рука наткнулась на большого слизня, и сенатор брезгливо ее отдернул. Машинально — слизень был холодным и скользким на ощупь — вытер пальцы о тогу. Впрочем, ощущение было обманчивым — от прикосновения к слизню на коже ничего не оставалось. Крон вновь надел на себя маску степенности и, не торопясь, вышел из спальни.

Писец уже ждал его. Низко согнувшись в поклоне, он стоял посреди зала, поддерживая одной рукой доску для письма, висевшую на веревке через плечо, а в другой сжимая стило и флакон чернил. Уставился в пол, блестя темной, словно полированного эстебрийского дерева, лысиной.

Не обращая на писца внимания, Крон прошел к еще теплой жаровне, снял с подставки деревянные щипцы и вернулся в спальню. Сдвинув завесь, чтобы свет проникал в комнату, внимательно осмотрел все стены и только затем снял слизня. Стряхнув его со щипцов на тлеющие угли в очаге, Крон так же внимательно обследовал зал. Здесь он нашел еще двух слизней: одного — на стене над ложем, другого на статуе богини Горели — покровительницы домашнего очага. Слизни запузырились на углях и, вспыхнув неярким бездымным пламенем, сгорели. Пепла после них не осталось, а в воздухе запахло чем-то похожим на озон.

«Странные создания, — подумал Крон, глядя на угли. — Живут, как мокрицы, только в домах, чем питаются — неизвестно. Ни вреда, ни пользы — одно отвращение… Завтра нужно сделать выговор управителю: спальню не проветривают, слизней не собирают…»

Он положил щипцы на место, прошел к ложу и сел. И только затем поднял глаза на писца, все еще стоящего в согбенной позе.

Самым поразительным у писца была лысина — блестящая, абсолютно голая и бугристая. Словно пустыня, пораженная атомной катастрофой. Сам же писец выглядел неприметным, маленьким, тщедушным старичком, вечно сгорбленным, суетящимся и прячущим глаза. Ветхая, обтрепанная, в прорехах и заплатах туника, забрызганная чернилами, еще больше подчеркивала его никчемность. Но все это создавало обманчивое впечатление. Писец не напрасно прятал глаза, холодные и злые. Ум у него был расчетливый и жестокий. Скользкий, изворотливый человечек, способный продать и трижды перепродать кого угодно и кому угодно. Даже самого себя.

— Ты что, ждешь особого приглашения? — недовольно процедил Крон.

Писец встрепенулся.

— Сейчас, мой господин.

Крон неторопливо возлег на ложе и, подмостив под локоть подушку, стал индифферентно наблюдать, как писец суетливо усаживается на корточки, укладывает на колени доску для письма и заправляет губку стила чернилами.