Татьяна Апраксина - Мир не меч - 2

До Сергея были и другие. Что с ними сейчас — нашли себе нового кровососа или тоже спились в хлам?

А кто же в этом раскладе Хайо, режиссер, который позволил всем троим сойтись, завязаться узлом, а потом разрубил его — по-живому, через кровь и плоть? Спаситель? Добровольный помощник? Вот результаты его помощи, его спектакля: один мертв, один вот-вот умрет, а она — жива и здорова, по-настоящему здорова, но сделал это не Хайо — это сделал Город, это сделала ночь в Башне, и пройденный ей путь по мосту над пропастью. Только сейчас она полностью поняла все, что с ней случилось, что с ней сделали другие и что она сделала с собой.

Потом она засмеялась — против своей воли, нельзя было этого делать, но никак не получалось удержаться.

— А ты сам-то кто? Ты, играющий в спасителя? Сначала топящий, а потом протягивающий руку, ты? Разве ты не бросил в свою игру все? И меня, и Грега, и Сережку, и даже Яру? Чем ты лучше меня?

Она смотрела Хайо в глаза. Ждала, пока он поймет услышанное. И он понял — опустил веки, зажмурился, потому что не мог ничего ответить, ибо все, что она сказала, было — правдой.

Рэни прошла мимо него, не оглядываясь, оставляя за спиной игрока и его жертву, двух мужчин, которым не могла ничем помочь, потому что — не хотела; потому что помогать можно только тем, кто просит о помощи, а насильно спасать никого нельзя, если не хочешь добить его окончательно.

Хайо дал ей отличный урок — вот только сам его, наверное, не понял, а если и понял, то слишком поздно.

Вайль бездумно шел по улице, на перекрестках подкидывая монетку и выбирая, куда свернуть, налево или направо. Вся огромная завеса, самая большая в Городе, вдруг стала для него тесной. Переплетения улиц и переулков, парки, скверы, дома из стекла, кирпича и камня — все это было теперь только оболочкой, скрывавшей под собой нечто большее, и нужно было проникнуть туда, под тонкую и почти невидимую пленку иллюзии. Подняться над схемой из домов и деревьев, дорог и озер, прикоснуться к сердцевине сущего.

Он почти уже знал — как, но просто перейти на следующую завесу было недостаточно. То ли он забыл нечто важное, то ли еще не нашел, но чувствовал, насколько оно близко, в шаге, в двух; и оставалось только брести по улицам, и ждать, пока наступит нужный момент.

Вечерело. По листве барабанила мелкая теплая морось, но небо на закате было ясным, горела медь, сплавляясь с золотом, и отблески ложились на уцелевшие стекла, на обнаженный металл, торчавший из развалин. Вайль поднял руки к груди, и их тоже испятнали алые блики, словно он раздавил бокал с вином, и две крови — багряная и алая, виноградная и человеческая — смешались на ладонях.

Все закончилось — и война, и любовь, остались только он и Город, только человек и едва различимый зов будущего, пока еще тихий, но уверенный, как стук сердца. Вайль петлял по улицам, и подсказка монетки каждый раз заставляла его сворачивать в сторону заката. Шаг за шагом от искалеченного центра к тихим и почти нетронутым окраинам, где было мало прохожих, где дома становились ниже, а деревья — выше, по уютным улочкам, где никто не обращал на него внимания.

Северный штаб прекратил свою работу — тихо, без лишних торжеств, без бравурного празднования победы, потому что слишком мало было тех, кому хотелось веселиться. Люди и тенники расходились молча, лишь обменявшись улыбкой или прощальным жестом, каждый уносил в душе боль потерь и тепло дружбы. Все это было вечным, или хотя бы — долгим, потому что нет на свете ничего вечного, но есть то, что не забывается. Работа плечом к плечу, общее горе и общая радость, все это, сплавленное воедино, нужно было еще до конца понять, прочувствовать и сохранить в себе, а в таких случаях нет ничего лучше, чем одиночество и молчание.

Не надолго, не на месяцы, а всего лишь на дни и недели. Потом хрупкие связи воспоминаний потянут друг к другу тех, кто стоял плечом к плечу, и будет повод встретиться, вспомнить, и помянуть ушедших, и порадоваться за живых. Будет новая дружба и новая любовь, будет мир, прочный, ибо война захлебнулась кровью, и, может быть, будущее окажется чуть теплее и милосерднее к живым, чем раньше. Может быть...

Для Вайля этого будущего не было. Он перестал быть тем, кем был раньше — и зверем-одиночкой, и начальником разведки. Стал чем-то большим, больше самого Города, тем, кто держит все живое на ладонях, и не было ему места ни среди людей, ни среди тенников, а единственный, кто был теперь равен ему — Лаан — не позвал, когда Вайль уходил, не окликнул и не протянул руки на прощание; нет, их не разделила обида, просто Смотритель очень хорошо понимал, что Вайлю нужно найти себя, осознать и почувствовать свою силу и свой долг, а рядом с ним Вайль будет всегда вторым, учеником и помощником. Он же должен был стать — первым, единственным, самостоятельным, и только таким мог вступить в круг равных себе.