Татьяна Апраксина: Остаться людьми

Господин мэр, мы ребята мирные. Мухи не обидим. Да что там муха! Джей-ти вообще крыс подкармливает. Помоечных. С руки. И ни одна даже не цапнула. Вот такие мы мирные ребята. Да мы… мы вчера с ребятами Шоно разошлись добром. Только младшему его зуб выбили. Всего-то, да? А что Невер-парк — наш, так все ведь знают. Ну такой ведь обычай. Каждым мирным ребятам — немножечко своего места. Невер-парк наш. Мы там отдыхаем, ну и за порядком слегка смотрим. Самую малость. Чтоб никто не палил, пласты не отбирал, девочек не обижал. И вот что я скажу, господин мэр. Очень это несправедливо, что всякие обколотые актеры в Невер-парке гуляют. Им других мест мало, да?

Да нет, один он был. Этот — один. А вот еще до нас, когда Син-олд, у которого нынче забегаловка на углу Пятой и Четырнадцатой. Та, что с цыпленком синим на вывеске. Ее так и зовут — «Синова кура». По вкусу у Син-олда куры точно синие.

Как нитрянки напились. Так вот, когда Невер-парк держал еще Син, у них тоже было дело. Тоже с каким-то клоуном, то ли обклеенным, то ли обколотым. Тоже плохо кончилось. Потом еще долго говорили. Вы тогда, господин мэр, еще мэром не были. Вы тогда, кажется, газету выпускали. И мальчики ваши до Сина долго докапывались про то дело. Понял, сокращаюсь. Один он был. Совсем никакой. Глаза белые, аж блестят. На рожу тоже больно белый. Патлы — во! И в костюме. Такой весь при параде, как будто прям на съемках клеить начал, да так и не закончил. А может, трюкач. Потому что дерется уж очень хорошо, а вот Джей-ти недавно прочитал, что актеры сами вообще ничего не умеют, за них все делают, они только щеки надувают. Мы к нему вообще нормально подошли. За автографом даже сначала. Но он совсем никакой был. Нес какую-то околесицу. Я и слов таких не знаю. Мы его вообще проводить предложили, чтоб мало ли чего не вышло. А он драться. Вообще ни за что! Говорю же, обклеенный и обколотый, что твой еж. Нет, пластырей не видели. Под костюмом небось. Ну даже совсем дурак же на лоб лепить не будет, да?

Когда он драться начал, мы обиделись. За что вообще? За наше уважение, да? Ну и пошли говорить. Это, господин мэр, честно было, что нас восемь, а он один.

Потому что не знаю, актер он, или трюкач, или вообще какой сикрет-полис, а не мы его побили, а он нас. И даже мне не стыдно ни разу, потому что хорошо подрались. Честно. Рука вот только болит, две операции, говорят. А у меня страховки нет, откуда у нас страховка. И Кади жалко. Чтоб мне больше не увидеть, как вот так запросто палкой в горло — и насквозь. Не знаю я, куда актер делся. Не знаю! Богами клянусь, вот ведь если вру, разразит меня на месте! Только я не боюсь, потому что правду говорю. Говорят, его ребята Хорна забрали. Но сам не видел, не стоял. Не до того мне было. Вот и все, господин мэр.

Горная тропинка, скользящие под ногами лошади камни, удар, падение… Полет вниз, но не на острые зубья скал, не в пропасть. Невесть куда, невесть во что — в цепкие низкие кусты, в сладкие и сочные цветы… облако желтой пыльцы, хлещущие по лицу ветки. Удар о землю, и куда сильнее, страшнее, нестерпимее — удар другой, по ушам, по глазам; словно невидимая нога пнула в лицо. Запахи, звуки — нестерпимая вонь, тошнотная и неживая. Чужая. Нечеловеческая. Подняться на ноги — увидев вокруг нечто навроде королевского парка, вдохнуть сдуру невозможный, негодный воздух… услышать многоголосый грохот, монотонный скрежет, рев, гул.

Дурной сон, просто сон — задремал в седле, вот и приснилось то, что знакомо с детства, но, Мать и Воин, зачем же так ярко, за что караете, боги милосердные, за что?.. Или — без вины, не зная ее, взят заживо в Мир Воздаяния? Не заживо; после смерти, ибо — сначала была тропинка, и камни, и падение. Разбился на горной дороге. Нелепость. В знакомых с детства предгорьях Неверны, где нет ни опасных обрывов, ни коварных мест на перевалах. Обидно.

Люди вокруг… люди? Демоны? Лица — совсем не те, что снились. Черно-смуглые, почти смоляные, с вывороченными ноздрями, выкаченными глазами. Не люди. Прикасаются, тянут, говорят — почти можно разобрать, что. Демоны, почти забывшие человеческую речь.

— А ну пошли прочь!

Никакого актера мы, господин мэр, ниоткуда не увозили. Зачем нам актеры? В кино сходить можно, или дома посмотреть. Кто там что сказал, знать не знаю и знать не желаю. Улики предъявите? Запись есть? Нет? Значит, не увозили. Никого и никуда. Может, мне адвокату набрать, как вы думаете, господин мэр? И вообще, господин мэр, создается странное впечатление. Вы, кажется, уже лет двадцать не побегунчик с блокнотиком, так почему это вы лично ищете каких-то актеров, и где — в Невер-парке, куда кроме бритой шпаны после вечерних сумерек никто не ходит. Машина наша? Стояла. Стояла у парка. По частной надобности. О которой докладывать не обязан. А потом уехала, истинно так. В нужном направлении. У нас свободный город, господин мэр, гарант наш, не могу не напомнить. Кто в машине был? Шофер, не сама же ехала. Еще кто? Пассажиры, господин мэр. Трое. Остальное вас не касается.