Даниэль Клугер - Сатанинская пристань

– Погуляем?

– Конечно, – сказал я. – Мы не просто погуляем. Мы уйдем отсюда.

– Как это?

Я принялся рассказывать ей о бродяге, о том, что услышал от него, о том, что происхдило здесь в последние дни.

– Очень интересно, – сказала Моя Девушка. – К чему ты все это рассказываешь?

Тогда я рассказал ей о своих снах. Сны ее заинтересовали.

– Вот странно, – сказала она. – И часто ты видишь такие сны?

– Часто, а что?

– Странно, – повторила Моя Девушка. – А мне, почему-то, совсем другое снится. Во всяком случае, так мне кажется. Честно говоря, я не помню ни одного своего сна.

– Неважно, – сказал я. – Это неважно. Я просто хочу, чтобы ты поняла – мы должны уйти. Вместе, понимаешь?

Моя Девушка слегка покраснела.

– Если я тебе нужна, – сказала она, – ты должен пойти к моей матери и сказать ей, что хочешь на мне жениться.

– Жениться?

– Конечно, – она улыбнулась. – И заплатить. Вот и все. Цены на невест сейчас низкие, почти те же, что в марте.

«Тебе жениться пора, – сказал Валек. – А то зима скоро».

Я отвернулся от нее, подошел к врытой в землю скамейке и сел.

– Что ты молчишь?

– Подойди, – сказал я. – Сядь рядом со мной.

Она подчинилась.

– Послушай, – сказал я. – Неужели ты не понимаешь? Неужели ты не понимаешь, что мы должны отсюда уйти? Это же свалка, понимаешь, свалка!! Разве можно жениться на свалке?! Разве недостаточно того, что мы родились здесь?

Она нахмурилась.

– Ты странный.

– Я не странный, – терпеливо сказал я. – Я нормальный.

Моя Девушка поднялась со скамьи.

– Ты странный, – повторила она. – Такой же странный, как твои сны, – она медленно пошла к калитке. У калитки остановилась, искоса глянула на меня. – Я никуда не пойду с тобой.

Я догнал ее на улице.

– Подожди, – я взял ее за руку. – Подожди…

Она остановилась. Уговаривать ее я больше не мог. Я крепче взял ее за руку и повел за собой. Она попыталась высвободиться, потом подчинилась и молча пошла рядом. Рука ее безвольно лежала в моей руке, босые ноги ступали рядом с моими ногами.

Наша улица никогда не отличалась оживленностью. Окраина есть окраина – утром ли, вечером, в полдень – прохожие встречались здесь редко. Так что если сегодня она показалась мне особено пустой, по-настоящему вымершей, то причиной была тишина – душная и давящая, непривычная тишина, о которой как-то раз сказал бродяга.

В полном одиночестве дошли мы почти до конца улицы, до моста. Здесь я остановился, не выпуская руки Моей Девушки. Во рту появилась теплая горечь.

– Валек… – прошептал я. – Рыжий…

Валек висел на покосившемся телеграфном столбе, нелепо растопырив руки. Хорошо, что мне не было видно его лица, только затылок, поросший рыжими космами, и большой грубый узел за ухом.

– Говорил ведь тебе: крестоносцы…

Моя Девушка молчала. Голова ее была опущена, на повешенного она даже не взглянула.

– Пойдем, – сказал я. – Пора.

Она подняла голову. Взгляд был холодным и чужим.

– Отпусти.

Я разжал руку.

– Я никуда с тобой не пойду, – сказала она. – Я не хочу с тобой идти.

– Почему?

– Мне с тобой плохо, – сказала Моя Девушка.

Я медленно опустился на ступеньку, ведущую к мостику, и прижался затылком к холодным перилам.

– Прощай, – сказала Моя Девушка и пошла по мостику в сторону проспекта. Она ни разу не оглянулась, а я не пытался ее удержать. Я сидел и смотрел, как она уходит. Что-то сдавило мне грудь, я почувствовал ледяную тяжесть. Я подумал, что именно так чувствовал себя бродяга, когда впервые пришел на запретное место.

Моя Девушка уходила все дальше, но мне казалось, что она не уходит, а медленно тает у меня на глазах, становится все тоньше и тоньше, солнце уже светило сквозь нее так же, как раньше – сквозь ее платье.

Я понимал, что больше никогда не увижу ее, и то, что я вижу сейчас – всего лишь память о ней, и эту память смывает чья-то невидимая рука. Я вздохнул и закрыл глаза. Вот и нет Моей Девушки. И рыжего Валька нет, нет моего второго, глупого и нахального отца, подарившего мне меч и звавшего в гвардию.

Может быть, и других не было, не было отца, не было бродяги, я все это увидел в собственных снах, нафантазировал и, неизвестно с чего, вдруг поверил. В действительности все это было бредом, наваждением, болезнью воспаленной крови.

Поднялся ветер, он был холоден и он принес с собою голоса – их голоса.

– Пора начинать, – это сказал отец.

– Не хочу, – прошептал я, и голос исчез.

– Попроси у отца прощения, – это сказала мать.