Даниэль Клугер - Сатанинская пристань

Поэтому, наверное, я удивился, увидев его ноги, вытянутые поперек дороги. Остановился, как вкопаный, даже немного испугался.

Солнце уже садилось. Я не любил возвращаться домой в сумерках. Я не испытывал страха за свою жизнь, хотя, конечно, каждый встречный мог оказаться смертельным врагом. Но зябкое и неуютное чувтво овладевало мною в послезакатные часы.

– А, это ты, – бродяга зевнул. – Ну, привет, что новенького?

– Привет, – сказал я. – Ничего новенького. Так, все по-старому. Кого-то жгут, в кого-то стреляют.

– Садись.

Я сел рядом с ним и обхватил колени руками.

– Новенькое, не новенькое… – сказал бродяга. – Все равно, расскажи что-нибудь. Я сегодня никуда не ходил. Я сегодня думал.

Я хотел спросить, о чем можно было думать целый день, но вместо этого начал рассказывать ему обо всем, что видел и слышал сегодня – о матери, о рыжем Вальке, о сожжении книг, о крестовом походе. Он лег навзничь, заложил руки за голову и закрыл глаза. Я рассказывал долго и, наверное, путанно, потом замолчал. Мне показалось, что он заснул.

– Бродяга, – осторожно позвал я.

– Что? – он откликнулся тотчас, по-прежнему, не открывая глаз.

– Я думал, ты спишь и не слушаешь.

– Нет, что ты, я слушаю тебя. Я никогда не сплю днем, а сейчас ведь почти день. Я и ночью-то сплю мало. Старость, малыш, старость… Ты рассказывай, рассказывай, я слушаю тебя внимательно.

Я принялся рассказывать дальше – о том, что успел услышать во время сегодняшних блужданий по городу.

– Татары в Богдановке сожгли своего старосту, – сказал вдруг бродяга. Глаза его все еще были закрыты.

– За что?

– У него на поле урожай вырос больше положенного. Пшеницу сожгли и хозяина поля.

С татарами мы обычно не общались. Два раза в год, весной и осенью, на их поля делали набеги хлеботорговцы, отнимали урожай, потом продавали на Центральном Рынке. Одновременно разрушали часть домов, которые татары успевали отстроить в промежутках между набегами.

– Свалка, – бродяга вздохнул. – Свалка.

– О какой свалке ты говоришь? – спросил я. – И при чем тут татары? И вообще – я рассказывал о том, что готовится крестовый поход.

Вместо ответа он опять затянул свою песенку:

– Не хочешь отвечать?

– Я просто хочу петь, – ответил он. – Татары? Крестовый поход? Не знаю, не знаю…

– Может быть, ни при чем. Просто так, к слову. Ты рассказываешь, я рассказываю. Ты о крестовом походе, я о татарах.

И тут я, неожиданно для самого себя, заговорил о своих снах. Он сразу же оборвал пение, вскочил, повернул ко мне дергающееся лошадиное лицо, я даже испугался и от испуга замолчал.

– Нет-нет, – торопливо заговорил бродяга, – продолжай, пожалуйста, это очень интересно.

Я еще раз рассказал ему свои сны. О чужом городе, о цветах.

– Ну вот, – он вздохнул и сел точно так же, как я, подтянув колени к подбородку и обняв их руками. – А ты спрашиваешь, какая свалка… Ты же сам прекрасно все понимаешь.

– Ничего я не понимаю.

– Зато чувствуешь, это еще лучше… Свалка – это то, что тебе не снится. Не приснится. Не может приснится. Вот она, свалка… – он взмахнул тощей костлявой рукой и очертил в воздухе окружность. – Вокруг нас, понимаешь?

Я подумал и честно ответил:

– Нет.

– Вот она, вот, мы с тобой живем на ней, на этой проклятой свалке, здесь и на свет появились, здесь и сдохнем, понимаешь? А где-то есть совсем другая, настоящая жизнь…

– Где?

Бродяга усмехнулся.

– Во всяком случае, в наших снах.

– Ты говоришь: настоящая жизнь. А эта – ненастоящая?

Он задумался.

– Черт его знает, – он вздохнул. – Тоже, вроде бы, настоящая. Но… Не знаю, как бы тебе…Ну вот, представь себе дом.

– Какой дом?

– Любой. Просто дом. Понимаешь?

– Понимаю.

– Вот стоит дом. Обыкновенный. В нем живут люди. Нормальные люди.

– Кто именно?

– Какая разница? Долго живут, понимаешь? И у этих людей есть вещи.

– Какие вещи?

Бродяга нетерпеливо мотнул головой.

– Перестань меня перебивать, – сказал он. – А то собьюсь. Я ведь и сам не очень уверен в том, что я говорю. Чувствовать – это одно, а рассказывать – другое.

– Я не буду перебивать.

– Ну вот. В доме живут люди. У людей имеются вещи. Все то, что их окружает. Понимаешь?

Я по-прежнему ничего не понимал. Бродяга видел это. Он досадливо наморщил лоб, лицо его пару раз передернулось.