Даниэль Клугер: Сатанинская пристань

– То, что им мешает, – сказал он, – постепенно накапливается в доме. Всякий хлам, понимаешь? Старье, ветошь, мусор. И для того, чтобы в доме можно было жить, чтобы он от всего этого старья не лопнул, его чистят. Выбрасывают хлам подальше от дома… – он вздохнул. – Ну хоть это тебе понятно?

Это мне было понятно, я только не мог понять, к чему он ведет.

– Вот так и образуется свалка, – сказал бродяга. – Свалка – и чистый дом. Потом дом перестраивают, переделывают, достраивают. Все, что отслужило, не держит – на свалку. Гнилые балки, разрушенные опоры могут не выдержать, значит, их тоже на свалку. Понял?

Я ничего не ответил.

– Значит, не понял. Эх-х, – бродяга вздохнул и грустно посмотрел на меня.

– Дом – это нормальная жизнь, – сказал он. – Настоящая жизнь, понимаешь? А свалка… Она, конечно, тоже настоящая, но – свалка. Свалка останется свалкой… – он снова лег и закрыл глаза. – Свалка – это н а ш а жизнь, дружище.

Мне снились низкие тучи, бесконечной чередой плывшие по багровому небу. Тучи тяжело дышали, я ощущал на лице их ледяное дыхание. Под ногами скрипел песок. Он был таким же багровым, как небо, словно кто-то плеснул в мир кроваво-красную краску, и она залила все пространство. Я не знал, почему иду, я знал только, что должен идти и ни в коем случае не останавливаться. И я шел по бесконечному плоскому полю, покрытому кровавым песком, а сверху на меня давило затянутое низкими тучами кровавое небо. Я шел по направлению к какому-то сооружению, темневшему на горизонте. Мой путь казался таким же бесконечным, как поле, но все-таки я приближался к сооружению, и скоро мог различить, что это огромные железные ворота. Их створки были широко раскрыты, я чувствовал, что мне необходимо как можно скорее войти в ворота, я ускорил шаги, я побежал, хотя прошел уже невероятно долгий путь, и ноги мои устали.

Я бежал, задыхаясь и обливаясь потом, кровавый песок скрипел под ногами, кровавое небо угрожающе гудело над головой, но я не останавливался, пока не добежал до распахнутых железных ворот. И тогда, преодолев непонятную слабость и внезапную робость, я шагнул в ворота и оказался по другую сторону.

Здесь было все таким же, как и перед воротами, только облака плыли в другую сторону, а значит, и мне предстояло теперь бежать в другую сторону. И я с ужасом понял, что отныне и навсегда буду обречен проходить через железные ворота, неизвестно зачем и неизвестно кем установленные посреди кровавой безлюдной пустыни под низко гудящим кровавым небом…

Ужас этого понимания оказался столь велик, что уничтожил сон, растворил его в себе, и проснувшись я долго не мог справиться с дыханием, словно и правда только что бежал по бесконечному полю. Настроение, когда я вышел к завтраку, было отвратительным, правда, не только от тяжелого, непонятного сна, но и от странного вчерашнего разговора с бродягой.

– Последнее время ты выглядишь очень плохо, – сказала мать, подавая мне чай. – Ты, все-таки, должен показаться врачу. Кстати, я тебе уже говорила об этом.

– Я просто не выспался, – ответил я.

Валек заржал и поперхнулся чаем. Мать недовольно посмотрела на него, но он не обратил внимания.

– Рановато загуливаешь, – весело сказал он. – А вообще-то, сынок, пора тебе жениться, зима скоро.

– Ему еще рано, – сухо сказала мать. – Кстати, ты куда-то собирался, по-моему.

Валек хлопнул себя по лбу.

– Чуть не забыл! – он поспешно допил чай. – Бегу!

Мы остались одни.

– Куда это он? – спросил я.

Мать досадливо махнула рукой.

– Я же тебе говорила: все заговоры, заговоры…

Я вспомнил, что Валек вступил в юную гвардию, группировавшуюся вокруг вице-президента. Обычно к дню его совершеннолетия гвардейские офицеры составляли заговор с целью возведения его на престол. В этом случае президента убивали или, что случалось значительно реже, он сам кончал с собой. Считалось, что заговор, обычно, держится в глубокой тайне. Если президент получал в руки реальные доказательства его существования, смерть постигала вице-президента. И, конечно, всю его гвардию.

Мне казалось странным, что о тайных заговорах всегда знали все. Видимо, причины официального раскрытия или нераскрытия их таились в чем-то ином, о чем я не догадывался.

– Может быть, тебе действительно не стоит идти в гвардию, – сказала задумчиво мать, – но вот насчет жентьбы Валентин прав: осень на дворе, скоро зима. Самое время жениться.

Я молча пил чай.

– Все-таки его назначили не евреем, а еретиком, – сказала мать. – Я же говорила, а ты спорил.