Селия Фридман: Время истинной ночи

Жар его речи - и его страданий - захлестнул Дэмьена своей волной; перед лицом такого потопа трудно было сконцентрироваться на голом смысле высказываний. Но мало-помалу пришло понимание - а вместе с пониманием и способность облечь его в словесную форму. Голосом, в котором чувствовался трепет и лишь отчасти страх, Дэмьен прошептал:

- Вы заглянули в лицо Господу нашему.

На мгновение Охотник уставился на него. Глаза его казались незрячими, тело дрожало.

- Нет, - прошептал он. - Я заглянул... я увидел... другое...

И он вновь отвернулся, всем телом припав к стволу дерева. Глаза его были закрыты, дышал он медленно и - казалось - с великим трудом.

- Вне всякого сомнения, что-то мы создали. Вера миллионов в конце концов достигла критической точки, в которой провозглашается нечто большее, чем она сама. Возможно, Бог и на самом деле есть, то есть Он был с самого начала, а возможно, мы создали Его своей волей. Но разве имеет значение то, каким образом это произошло? Главное заключается вот в чем: теперь в нашем мире действует активное начало, ранее в нем отсутствовавшее. И вы сами это почувствовали. Вы сами это увидели. Сила, настолько могущественная, что человеческому воображению не охватить ее. Сила, способная преобразить мир...

Он сбился с дыхания, Дэмьену показалось, что у Охотника начали дрожать даже плечи.

- Сказать вам, что я узнал и понял нынешней ночью? - прошептал Таррант. - На Эрне и впрямь есть Бог. И из-за того, кем я стал, каким я стал, из-за сделки, заключенной мною столько веков назад, я не смею поглядеть на Него. Такова награда за мои труды, преподобный Райс. Я не имею права полюбоваться их плодами. Я продал душу за то, чтобы узнать будущее, и только теперь понял, что именно эта сделка и обрекла меня на вечное невежество.

Он тяжело привалился к дереву; казалось, будто он испытывает физическую боль. Молчание обволакивало его подобно плащу и облачало подобно рыцарскому доспеху. В течение долгого времени Дэмьен не осмеливался нарушить это молчание, но в конце концов он произнес:

- Вам ничуть не меньше, чем мне, известно, что сделка вовсе не обязательно должна оказаться окончательной.

Охотник медленно повернулся к нему. Пряди белых волос, упав ему на чело, выглядели паутиной. С откровенным изумлением он фыркнул:

- Вы призываете меня к покаянию? После всего?

- Вам известно, что покаяться никогда не поздно, - мягко сказал Дэмьен. Сердце у него колотилось бешено, но голос сохранял хладнокровие. - Об этом сказано в ваших собственных трудах.

Какое-то время Джеральд Таррант простоял в молчании, пристально глядя на священника. И по этому взгляду было ясно: Охотник решил, что Дэмьен сошел с ума, это уж как минимум. Потом, заморгав, хриплым шепотом спросил:

- И вы действительно в это верите?

- Вам известно, что я в это верю.

- А вам известно, что означает для меня покаяние?.. Цена, которую мне придется за него заплатить?

- Я понимаю, что вам придется покончить со всем, к чему вы привыкли чуть ли не за целую тысячу лет. Но все же...

- Это означает смерть, преподобный Райс, только и всего! Мое тело прожило девятьсот лишних лет, так что же, по-вашему, случится, если я расторгну сделку, благодаря которой длится его существование? Что же, по-вашему, я как по волшебству перенесусь в дни моей юности и смогу продолжить прямо с того места, на котором остановился? Что-то я сомневаюсь в этом, священник. Сильно сомневаюсь.

- А разве смерть покажется столь уж невыносимой перспективой, если вам больше не будет угрожать ад?

Охотник покачал головой:

- Почему это он перестанет мне угрожать? Никогда не перестанет!

- Перечитайте ваши собственные труды, - напомнил Дэмьен. - "Сущность Единого Бога состоит в Милосердии, и Слово Его - прощение. И если мужчина или женщина самым искренним образом покаются..."

- Да понимаете ли вы, что означает для меня покаяние? Представляете себе это хотя бы приблизительно? - Теперь в голосе посвященного зазвучал гнев - гнев и отчаяние. - Это означает, что мне придется предстать перед Господом нашим и сказать ему: "Прошу прощения. За все. За все мои злодеяния, в которых я теперь горько раскаиваюсь. Будь это в моих силах, я вернулся бы в прошлое и искупил свою вину с тем, чтобы смерть смогла прийти за мной в надлежащий час. Мне хотелось бы, чтобы я умер в двадцать девять лет, когда передо мной еще не открылась картина грядущего. Мне хотелось бы, чтобы я умер раньше, чем ко мне низошло Видение, раньше, чем человечество обратилось к моим писаниям и истолковало их по-своему. Мне хотелось бы, чтобы я умер в неведении относительно того, во что превратится этот мир, хотелось бы, чтобы я покинул мир живущих раньше, чем научился разгадывать окружающие меня загадки..." Но этого, преподобный Райс, я сделать не могу. Со всей искренностью - не могу. Я могу произнести соответствующие слова, но не вкладывая в них подлинного смысла. И когда я все-таки умер бы, моей последней мыслью стала бы мысль о том, чего я не увижу из-за того, что воззвал к Господнему всепрощению. - Он презрительно хохотнул. - И вы действительно думаете, что это может сработать? Действительно думаете, что подобное упование может спасти меня?