Джеймс Ганн - Слушающие

- Не было случая, чтобы Мак вмешался, - вставил Ольсен. Вообще-то после смерти твоей матери и твоего отъезда в школу он был сам не свой. Он изменился, словно потерял ко всему интерес, и лишь потому оставался на ходу, что был частицей этой машины и шел, когда шла она. После выдвижения Джона Маку словно полегчало, но он никогда не вмешивался, даже почти не говорил, разве что кто-то просил его помощи.

Уайт улыбнулся.

- Все это правда. Но он был с нами, и ни у кого никогда не возникало сомнений, кто здесь директор. Мак был Программой, а Программа была им. А теперь это должна быть Программа без Мака.

- Я нужен тебе ради моей фамилии, - сказал Макдональд.

- Отчасти, - признал Уайт. - Понимаешь, я всегда чувствовал, что просто сижу в этом кресле, пока Мак не вернется, чтобы занять его вновь... или кто-то с фамилией Макдональд.

Макдональд еще раз оглядел кабинет, словно пытаясь увидеть в нем себя.

- Если ты пытаешься меня уговорить, - сказал он, - твои слова не очень-то убедительны.

- С этой антикриптографией забываешь, что значит говорить одно, а думать другое, - заметил Уайт. - К тому же здесь словно живет некий голос, непрерывно спрашивающий: а как бы сделал это Мак? А ведь мы знаем, что он был бы искренен и честен. Разумеется, я проверял, чем ты занимался после своего отъезда. Ты лингвист, специализировался в китайском и японском и много путешествовал во время учебы.

- Нужно же было что-то делать с каникулами, - сказал Макдональд.

- Твой отец тоже изучал языки, - вставил Ольсен.

- Да? - сказал Макдональд. - Но я занялся этим потому, что сам захотел этого.

- Затем ты занялся программированием компьютеров, - продолжал Уайт.

- Твой отец тоже занимался электроникой, - заметил Ольсен.

- Я просто забрел в это, потому что работал над компьютерным переводом.

- И внес оригинальный вклад в это искусство, - сказал Уайт. - Как видишь, Бобби, выходит, что все эти годы ты как бы готовился занять это кресло.

- Может, вы с Маком и не понимали друг друга, - сказал Ольсен, - но вы очень похожи. Ты шел по его следам, Бобби, даже не зная об этом.

Макдональд покачал головой.

- Тем больше причин повернуть сейчас. Я не хочу быть таким, как мой отец.

"Никто не может быть таким, как другой человек", - подумал он.

- Двадцать лет носить в сердце обиду - это слишком долго, - заметил Уайт.

Макдональд вздохнул и переступил с ноги на ногу. Он испытывал скуку и раздражение, как всегда, когда знал, что разговор закончен, но никто не может набраться решимости и оборвать его.

- Мы несем возложенное на нас бремя.

- Ты нам нужен, Бобби, - сказал Уайт. - Мне нужен. Ну вот, дошло до личной просьбы.

- Я нужен Программе, но не ради себя самого. Вам нужна фамилия моего отца, его присутствие. И если я соглашусь, то буду похоронен здесь навсегда, так же как и он. Программа поглотит меня, как поглотила и использовала моего отца, не оставив ничего.

Лицо Уайта выражало искреннее сочувствие. Он тряхнул головой.

- Я знаю, что ты чувствуешь, Бобби. Однако ты все воспринимаешь превратно. Программа вовсе не поглощала твоего отца, это твой отец поглотил Программу. Мак сам и был Программой, это он приводил ее в движение. Эти радиотелескопы не были мертвы - они были его слушающими ушами; этот компьютер не был машиной - это был его мозг, мыслящий, запоминающий, анализирующий. А мы все - мы были разными воплощениями Мака с различными способностями и мыслями...

- Ты представляешь положение во все более худшем свете, заметил Макдональд. - Вы никак не поймете, что именно от этого я бегу всю свою жизнь, именно от этой вездесущности, от благодеяний моего отца...

- Мы стараемся быть честными перед тобой, - ответил Уайт.

- Есть кое-что больше и важнее человеческих чувств, сказал Ольсен, отклеившись от стола. - Что-то вроде религии или сознания, что делается для всего человечества, и если ты сумеешь найти такое, стать его частицей и заставить его воплотиться, вот тогда ты испытаешь настоящее удовлетворение. Все остальное не в счет.

Макдональд обвел взглядом стены, словно они держали его взаперти.

- Вы просите меня провести здесь свою жизнь, следующие сорок лет, но не в этом кабинете - у меня нет квалификации для поста директора, - а где-то еще, как частица этого места, чтобы я работал с этими машинами и, не открыв ничего, наверняка умер до того, как придет ответ с Капеллы. Что это будет за жизнь? И что за цель? И какое мне от этого удовлетворение?

Уайт посмотрел на Ольсена, как бы спрашивая, что это за человек, который не понимает ни их самоотверженности, ни смысла их существования. Как можно говорить с таким человеком?