Михаил Савеличев - Самурай

Десантный бот теперь почти не качало, казалось, что он обзавелся колесами и катит по довольно ровной дороге с небольшими ухабами, трещинами, участками, покрытыми исключительно мелким гравием, расплескивает многочисленные лужи, но не сходит с земной тверди, позволяя себе лишь окунаться купаться в остатки прошедшего и грязного дождя, как-то даже уютно плещущих в борта и, может быть, чуть-чуть проникающих в неплотно подогнанные к корпусу машины дверцы.

На какую-то долю секунд Максим оказался в объятиях этого наваждения, где в руках он чувствовал не цевье и рукоятку автомата, а руль его броневичка, а за спиной привычно расселись Вика с Павлом Антоновичем, молча разглядывая проносящиеся мимо пейзажи умирающего города и изредка скользя по заросшей волосами Максимовой макушке и растрепавшейся косичке, сдерживая явно ощутимое желание дернуть за нее, но этого крошечного мгновения оказалось вполне достаточным дабы проиграть подчистую и уже наяву облокотиться виском на пистолетный ствол.

Максим очень медленно склонил голову, чтобы его движение не восприняли как глупую попытку сопротивляться, дождался пока очки съедут на кончик носа, перетек в более удобное положение, и теперь вся троица оказалась в патовой ситуации, выхода из которой не имелось ни при каком раскладе сил, реакции и смекалистости. В висок Максиму упирался Викин пистолет, вторая ее пушка ласкала щеку Павла Антоновича, в свою очередь очень профессионально, но, на взгляд какого-нибудь любителя, малоэффектно держащий пистолеты где-то на уровне бедер так, что пули должны были неизбежно раскрошить черепа соседей, разве что Максим успеет выпустить ему в живот автоматную очередь или гранату.

Первым не выдержал Максим и, как проигравший, опустил дуло в пол, пальцем отвел пистолет Вики от головы, почесал там небольшую ссадину, подошел к закрытому стальными жалюзями окну рубки, нащупал сбоку рычажок и впустил внутрь отблески грозы и вид беснующегося моря, точно кипящего в узких лабиринтах между неповоротливыми ржавыми гигантами. Максим подумал, что попади сюда в более спокойное время какая-нибудь рыбацкая или прогулочная лодочка, и заблудись она среди закрывавших весь горизонт величественных туш, то никакое правило правой руки не поможет бедолаге отсюда выбраться, и он превратится в вечного скитальца здешних мертвых мест.

Десантный бот вошел в узкий и какой-то неустойчивый промежуток между облупленными белыми бортами, которые вздымались на такую высоту, что невозможно разобрать отсюда снизу тип кораблей, то настолько сдвигающихся, что бот терся о них вывешенными по бокам шинами, то расходящихся, повинуясь ветру или глубинным течениям, а может быть, на них до сих пор работали кое-какие механизмы, подобным образом доказывающие себе, что они еще необходимы этим плавучим трупам, но, во всяком случае, их собственное суденышко достаточно ловко маневрировало среди переступающих с ноги на ногу слонов, маленький и никем не управляемый штурвал тем не менее вполне осмысленно крутился из стороны в сторону, а непонятные рычаги щелчками передвигались из одного положения в другое.

Вика уселась в капитанское кресло, спрятав куда-то уже ненужные пистолеты и сложив руки на коленках, ее лицо белело под шапкой темных волос, нос, как обычно, резко выдавался вперед, глаза смотрели вдаль, губы широкого рта сжались в бледную полоску и сейчас, пожалуй, в ней можно было усмотреть намеки на какую-то чрезвычайно своеобычную красоту, в которой нет и намека на столь воспеваемую эстетами-теоретиками целесообразность, заключенную в способности много и часто рожать, выносить тяжелую работу, терпеть лишения, что неизбежно предполагало наличие у женских особей широких бедер, приземистости и полноты, крепких рук и румяных щек, но ничего подобного у Вики не имелось и в помине — имелись лишь натянутость струны, готовность завибрировать и лопнуть, порваться, выполняя возложенную на нее миссию, такие женщины приносят грусть и у них незавидная судьба, которую столь легко прочитать в ее глазах.

Павел Антонович всматривался в светящийся белым приглушенным светом планшет на штурманском столике, где лежала карта, пронизанная синими и красными линиями, и от этого немного смахивающая на растянутый кусок человеческой кожи с продолговатыми пятнами-родинками кораблей и угловатой татуировкой их маршрута, упирающейся в наиболее крупное родимое пятно где-то ближе к центру.