М. Чертанов - Казнить нельзя помиловать

– Когда я учился на первом курсе, отец женился и переехал к жене в Пите… в Ленинбург. Черт, никак не привыкну его звать по-новому… Она хорошая такая тетка была. А я остался во Владике, потом в армию забрали, потом восстановился, короче, предполагалось, что доучусь и тоже в Ленинбург перееду. А тут начались всякие… истории.

– Какие истории-то? – участливо спросила Маринка. Ясный, спокойный взгляд зеленых глаз. Это линзы… Какие у нее глаза на самом деле? Рассказать ей правду или хоть что-нибудь похожее на правду? Нет, ни к чему это. Лучше насочиняю послезливее. На ее дамский вкус, диссидентский и жалостливый одновременно.

– Разные, – сказал я. – Личные истории. Полюбил человека…

– А он тебя не полюбил?

– Почему «он»?

– Он, в смысле человек. Так что случилось-то? Насколько я понимаю, это было давным-давно, а в Москву ты только два года как переехал.

– Начались-то истории еще со школы, а последняя… из-за нее все и вышло. Историй было до черта, и одна хреновей другой. То есть все было хорошо, но заканчивалось плохо.

– А разве бывает наоборот?

– Может, у кого-то бывает, – предположил я. – Короче говоря, все они были люди, в общем, приличные. Но в конце концов я связался совсем уж… Мелкий жулик, даже не особенно обаятельный. Честно говоря полное дерьмо. Это была просто дурь какая-то. Наваждение.

– Любовь всегда – дурь какая-то. Так что ж с тобой дальше случилось?

– Все жутко банально. По-моему, все love stories в мире происходят по одному сценарию: сначала «мне-с-тобой-хорошо-как-ни-с-кем-и-мне-тоже», а потом один человек надоедает другому, и «ах-как-мне-хорошо» превращается в «какого… я связался, или связалась, с этим, или с этой». А я не мог его оставить в покое, делал ужасные глупости, ты даже представить не можешь, какие мерзкие. Самому теперь тошно.

– Почему же не могу? – Марина наклонилась вперед, мгновенно изобразив живейший интерес и сочувствие: выражения ее лица менялись, как маски в театре Кабуки. – Дружочек, нет таких глупостей, какие бы не совершал один человек из-за другого.

– Я был неадекватен. Просто невменяемый был. Начал пить, да еще кокс… Один раз под дурью приехал вечером к нему на работу… то есть не на работу, – поправился я, сообразив, что спутал нить повествования: беда всех патологических лгунов, – а в то место, где у них стрелки. А в их среде, понимаешь, не принято быть… А я притащился и полез к нему при всех с какими-то объяснениями. Я сам не знал чего хочу. Ежику понятно было, что все кончено. Но я все равно что-то говорил, о чем-то просил. Я его скомпрометировал перед товарищами, понимаешь?

– Понятно, – она нахмурилась. – Тебя, наверное, изрядно поколотили.

– Помню, как полз, весь в крови, в грязи… Было очень холодно. Ноябрь. В конце концов оказался в больнице. Позвонили отцу. Я знаю, не надо было ему звонить. Уж как-нибудь бы очухался. В общем, ему позвонили, и они с мачехой тут же взяли билеты на самолет…

– Ванечка, успокойся, – сказала Марина нежно. – Воды выпей. Не так. Возьми рукой, прольешь… У тебя зубы стучат.

Я глотнул с усилием и попытался отдышаться. Зубы и вправду стучали о край стакана, рука тряслась. Эк загибаю, аж сам расчувствовался! Феликс глядит с укоризною, будто хочет сказать: хватит врать, брат, что за развесистая клюква?!

– А самолет разбился, – продолжил я. Голос у меня сделался совсем умирающий; я так себя накрутил, что чуть не плакал. – И… у меня все как отрезало. Я уже не чувствовал ничего… ну, к тому человеку. Даже ненависти. Сначала я думал, что отец погиб из-за него. Но на самом деле, конечно, из-за меня. Из-за моего характера. Потому что я такой придурок. Слабый и вообще.

– А потом что?

– Не хотел там оставаться. Я всегда был сволочь легкомысленная. Бежать, бежать, а куда, зачем – хрен знает. Короче, мне там было невмоготу. Похороны эти и всякое такое. Как все закончилось, продал квартиру, уволился и свалил оттуда.

– Почему в Москву-то решил? – недоуменно спросила она. – Ехал бы уж в столицу, тем более там отцова квартира осталась.

– Не хотел я в Ленинбург, там бы тоже все напоминало. – Поколебавшись долю секунды, я произвел на свет сразу нескольких несуществующих людей, что было легче, чем хоронить живых: – Ив той квартире мачехины дети живут. А здесь я никого не знаю, и меня никто не знает.

– Это, по-твоему, хорошо? – спросила Марина.

– Понимаешь, – сказал я на сей раз чистую правду, – мне хотелось стать человеком без прошлого. И я к этому состоянию максимально приблизился. Люди на редкость нелюбопытны, когда видят, что не хочешь сближаться. Понимают, что не стоит тратить силы, да и у каждого хватает своих проблем. Москва – хороший город для одиночества, ничем не хуже Ле…