Майк Гелприн - Казнить нельзя помиловать

Казнить смертников вывели на рассвете. Двоих: тощего плешивого мошенника и кряжистого рыжего иноверца. Вытолкали из королевских подземелий на свет божий и плетьми погнали на Площадь Висельников.

Солнце едва взошло, но охочая до зрелищ толпа уже запрудила площадь. Мрачно переругивались городские оборванцы, отпускали неуклюжие шутки лавочники, да степенно покашливали в кулаки ремесленники и мастеровые. В публичных казнях в королевстве знали толк. И что ни утро, рубили на Площади Висельников головы. Иных, правда, сжигали, а кого попроще, так и вздёргивали наскоро, на радость воронам, что расплодились за последние годы числом несметным.

– Фальк, сын Фреола, – перекрыл шум толпы голос городского глашатая, – уличён в лихоимстве, повинен в мошенничестве и воровстве. Приговаривается к отсечению головы. Фаркей, сын Фиримона, уличён в святотатстве, повинен в иноверии и колдовстве. Приговаривается к сожжению на костре.

Стража выстроилась в каре, под улюлюканье и свист поволокла приговорённых к центру Площади Висельников. Опёршись на рукоять топора, замер рядом с плахой палач. Его подручные сноровисто и деловито укладывали последние вязанки хвороста у подножия врытого в землю столба.

Когда меж зубцов восточной городской стены выглянул золотой диск солнца, когда стража, расступившись, бросила смертников на колени, когда первый удар колокола возвестил, что в королевство пришёл новый день, распахнулись врата примыкающей к Площади Висельников с юга Святой Обители. Его блаженство авва Фернар, десница и глас господни, второе лицо в стране после короля, ступил на площадь. Враз сошла на нет людская разноголосица. В нарушаемой лишь отрывистым вороньим карканьем тишине авва Фернар, поджарый, жилистый, однорукий, стремительным шагом двигался по образованному раздавшейся толпой коридору. Обрубок отсечённой по локоть левой руки подобно маятнику раскачивался в такт шагам.

Было его блаженству за сорок. И было в его гордом, властном лице нечто такое, что заставляло людей робеть и отводить взгляды. Каждодневная аскеза не иссушила мускулистое, налитое сдержанной силой тело воина. Авва Фернар и был воином до того, как принял сан. Именно он, командуя конницей, переломил ход решающей битвы в двадцатилетней давности Войне за Веру. И счёл своим долгом взять на себя власть церковную сразу после победы. С боевым клинком, однако, его блаженство так и не расстался, короткий меч по-прежнему был приторочен к перетягивающему сутану ремню.

В пяти шагах от приговорённых авва Фернар остановился. Вор и мошенник Фальк с мольбой и подобострастием глядел на него с колен. Авва Фернар был сейчас его последней надеждой: право помилования осуждённых издревле, ещё со времён многобожия, принадлежало главе духовенства, второму лицу в стране после короля.

Его блаженство вскинул уцелевшую в битве руку и обратил лицо к небесам. Дела осуждённых на смерть авва Фернар знал наизусть. И сейчас молил всевышнего за раба божьего Фалька. Молил, пока не раздался в голове неслышимый для других глас господний.

Авва Фернар резко выдохнул, воздетая к небесам рука полетела вниз.

– Волей всевышнего этот человек помилован! – низким, с лёгкой хрипотцой голосом выкрикнул он. – Дайте ему коня, пусть уходит!

– Святой отче, – тощий плешивый Фальк грянулся оземь, извиваясь, пополз вперёд. Исступлённо, в кровь разбивая губы, принялся целовать землю. – Заступник, святой отче, живи ж ты вечно…

Авва Фернар шагнул к плечистому иноверцу, упёр взгляд в заросшее рыжим волосом лицо.

– Чего уставился, святоша? – с издёвкой спросил вдруг тот. – Таким, как я, господня милость заказана, не так ли?

Авва Фернар, проигнорировав дерзкую речь, вновь вскинул руку, обратил лицо к небесам и стал просить господа за раба божьего Фаркея. Он знал, что смертник прав: для святотатцев у создателя милости нет, за многие годы всевышний не пощадил ни одного. Вот и сейчас его блаженство ждал минуту, другую, третью… Господь безмолвствовал. Авва Фернар опустил руку.

– В помиловании отказано. Предайте его огню!

Смертник внезапно расхохотался.

– Желаю тебе поскорее оказаться на моём месте, святоша.

Авва Фернар повернулся к приговорённому спиной и пошёл с площади прочь. Дерзкий лающий смех летел ему в спину. Что ж, кем-кем, а трусом иноверец не был. Как, впрочем, и большинство из них, пришла вдруг крамольная мысль. Авва Фернар привычным волевым усилием её подавил.