Михаил Лезинский - Колючая Арктика

И он — Серёга Гаранин — должен сейчас пристроиться в конце очереди и ждать, ждать, ждать. Ждать до посинения, до того момента, когда бульдозерист бросит ему конец и крикнет: "Проснись, корепан! Крепи к своей фыркалке трос!"

Эта оттепель — в рот ей дышло! — выбила заработок прямо из рук, как щипач вывернула длинный рупь из кармана…

Злость, беспричинная злость, — ну почему беспричинная, причина всегда сыщется, если её поискать! — искажается красивые черты лица Сергея Гаранина. "Дурак!" — неожиданно перед его глазами «появляется» постоянно улыбающее лицо Серёжи, — Сергея Щеглова! — глядящего днём, ночью не видно! — на брачное ложе! Всякий раз, Гаранину хотелось крикнуть: "Чему лыбишься, голоштанник?! Не мог бабе даже сберкнижку сообразить! Собственный «Жигуль» был бы сейчас тут! В правом кармашке!"..

Чёрная точка возникла как бы из небытия. На обочине, отвернув лицо от ветра, прямо на снегу сидел какой-то дедуган. Козлиная его бородка смёрзлась, слюни и сопли белыми комочками вмёрзлись в посеребряные от инея и времени волосы. Гаранин подъехал ближе и ему показалось, что у деда даже глаза остеклянели, как и эта проклятая трасса! Гаранин чертыхнулся, притормозил, открыл дверцу.

— Жив, чукча?! Расселся тут, как принц и нищий!

— Мал-мала, живой есть!

— Куда пробираешься, дед?

— Я-то? В Пилипино еду.

— Ты не едешь, ты своим гудком дырку пропёрдываешь сквозь земной шар!

— Вези мал-мала в Пилипино. Зайчик будет.

Старик отвернул отворот оленьей шубы и под ней затеплился, засеребрился мех какого-то зверька. Такие ещё Гаранину не попадались.

— Песец?

— Мал-мала, соболёк будет.

Старик запахнул шубу и отвернулся от колючего ветра.

— Ты что, чукча, офанарел! Замёрзнешь! Лезь в кабину!..

В тепле узкие чукотские глазки деда, вроде бы, оттаяли. Он шумно высморкался в тряпку, затолкал поочерёдно в обе ноздри по щепоти табаку, чихнул, прикрывая нос и рот всё той же носовой тряпкой, проговорил удовлетворённо:

— Холосё!

— Холосё-то холосё, — сморщил физиономию Гаранин, передразнивая старика, — но если б я тебя не прихватил, замёрз бы начисто. В сосульку превратился!

— Ты не взяла, другая взяла, — ответил дед с достоинством.

— Аксакал! — «Аксакал», вроде, из другой оперы, подумал Гаранин. — Ты хоть дальше своего Пилипино бывал где?

Дед живо к нему обернулся: хороший человек попался — любит говорить по душам!

— Бывала, бывала. Москва моя бывала. Сталиглад бывала. Беллин — фашиская логова бывала. Снайпела я. Холосая снайпела я.

— Ты стрелял метко, — Гаранин заинтересовался, — но и в тебя тоже стреляли. Значит ты считаешь себя умнее немцев?

— Зачем умнее? Не надо умнее! Охотника я. Тайга, тундла. Меня тоже стлелял. Вот сюда пулька залетал. Баба стлелял.

Возле левого виска шла белая метка. Миллиметр в сторону и…не сидел бы дедуган в кабине!

— Баба?! — удивился Гаранин. — Баба-снайпер?!

— Ага. Меня никто никогда не попадал — я хитлый! А зенщина попадал. А я зенщин залел.

— Значит, тебя женщина по темечку кокнет, а ты…Джентльменом будь?! Да им только волю дай этим бабам!

— Меня ланили — не стлелял, командила стлеляла баба — я тогда стлелял. В левый глаз — зенщина не мучилась. Не холосё стлелять женщину.

— Да ты, дед, оказывается, не халам-балам — геройский! О тебе романы писать надо…

За разговорами и время идёт быстрее, скоро — затяжной подъём на перевал и трудный спуск.

— Застрянем мы с тобою, дед! Ещё неизвестно, когда ты попадёшь в своё Пилипино!..

Не доезжая до перевала — многокилометровая очередь из машин. Гаранин притормозил.

— Ишь, мать моя женщина! — Сергей Гаранин пристроил «Урал» в хвост стоящих машин, выпрыгнул из кабины, подскользнулся, покрыл четырёхэтажным матом дорогу, погоду и самого Господа Бога, поплёлся к полыхающему костру — который уж день палит его шоферня!

— Здорово, братцы-кролики!

Никто не ответил. Никто даже не повернулся в сторону Гаранина. Будто перед ними не такой же шоферюга, как они?! Будто эскимо на палочке перед ними, а не живой человек!

— Разрешите прмкнуть к вашему фитильку?

Молча отодвинулись, уступая место перед жарким огнём.

Сергей Гаранин знал, что его, мягко выражаясь, недолюбливают на автобазе "Зелёный Мыс". Даже плешивый профорг-профура, который по должности своей обязан относиться ко всем одинаково, читая доклад на очередном собрании-толковище о передовиках, кривил рот, называя — попробуй не назови, выработка больше чем у всех! — фамилию Гаранина: