Михаил Белозеров - Железные паруса

Он старался не глядеть в сторону вздымающейся, шевелящейся фиолетовой массы, откуда периодически изливались потоки пенящейся жидкости, густеющей по мере продвижения вниз.

В этот момент со стороны Шпалерной из переулка выскочила машина, резко затормозила, и из нее стали выпрыгивать люди с лопатами, тяпками и граблями, и кто-то крикнул:

— Получай инструменты!

Он тоже подбежал, и ему сунули «грабарку». Силы были явно неравными, потому что, когда Он в очередной раз нагрузил чью-то тачку и выпрямился, чтобы стереть пот, оказалось, что стоит уже не в середине квартала, а почти в самом его начале, напротив здания в стиле Гиллида, откуда начинал вместе со всеми. На набережной творилось нечто невообразимое. Он увидел, что фиолетовая масса, стала ярко-красного цвета и приобрела форму бутона. Потом кто-то крикнул:

— Поберегись!

Толпа шарахнулась в стороны. Бутон раскрылся.

— Бежим!? — предложил какой-то «аршин», но застыл, как загипнотизированный.

Он словно уже понял, что произойдет. Внутри бутона что-то шевелилось. Потом раздался звук болотного выдоха, пахнуло сырым мясом. Бутон раскрылся, и длинный «язык», вынырнувший изнутри стремительно, как змея, скользнув по склону, описав дугу над толпой, сорвал крышу с ближайшего дома, и все побежали. Он тоже побежал, а когда оглянулся, язык уже убирался в бутон, а в его объятьях барахтались и кричали люди. И тогда Он вспомнил о своем карабине. Сорвал с плеча, прицелился и с колена два раза выстрелил в основание бутона и сразу понял, что дело это, в общем-то, бессмысленное, потому что бутон был настолько массивным, что эти выстрелы были для него, как для слона дробинка. Тогда Он подождал, когда «язык» высунется снова, всадил в него оставшиеся в обойме три патрона. И понял, что попал, потому что «язык» спрятался внутрь, а рядом радостно и самозабвенно закричали, показывая куда-то вверх. Он поднял голову и увидел пару вертолетов, заходящих со стороны Дворцовой площади. Еще не долетев до поворота реки, первый выпустил из брюха оранжевую струю, и все заулюлюкали, обрадовались. Потом и второй залил бутон и всю фиолетовую массу этой оранжевой жидкостью. Бутон на глазах съежился, стал чернеть, как трава на морозе, а фиолетовая масса вокруг него стала оседлать и крошиться.

— Вот тебе и протос! — сказал кто-то облегченно.

Он оглянулся на уже знакомого «аршина», который с серьезным видом охлаждался порцией жидкого кислорода и как-то одобрительно и дружески поглядывал на него. И словно очнулся: толпа устало и радостно гудела, разбредаясь по подвалам. С машин раздавали конский напиток и розовые таблетки. Африканцу в виде исключения достался брикет сушеного мяса.

— Повезло нам, — рассуждал все тот же "аршин", — упади он не в воду, легли бы мы здесь все костьми. А ты кто?

— Он пришедший из Зоны! — гордо заявила Молли.

Толпа, редея, запела на четыре такта, не понимая смысла: "На улице Шпалерной стоит веселый дом, войдешь туда ребенком, а выйдешь стариком…"

— То-то я смотрю… — начал было «аршин», туго соображая.

Но Молли вдруг ревниво взяла его под руку:

— Идем ко мне, что ли?!

И потащила прочь от изумленного «аршина», счищая на ходу с юбки остатки фиолетовой слизи.

«Она» повела его в Михайловский сад перед Русским музеем, где жила в черном вагончике в форме рубки подводной лодки — с тремя окнами, обведенными белой краской. Он помнил, — когда выпадало жаркое лето, они с женой загорали здесь на лужайках среди такой же праздной публики. Последнее лето было особенно жарким, и трава в центре пожелтела. Когда живешь очень долго, думал Он, то помнишь слишком многое, и поэтому настоящее для тебя не существует.

Внутри была комната "ребенка цвета розы", стилизованная под "хиппи 1969 года", а на стенах — рисунки в традициях японской ориентальной каллиграфии.

— Что мы будем есть?

Отвлекла его от воспоминаний. Болтала, беспечно, как ребенок. Ее рассуждения были сложны, как китайская математика: об одиночестве и безысходности существования. Оказывается, они были несчастны и там, в своем космосе, и всех, буквально всех, замучила ностальгия. «Она» не знала предыстории человечества, а просто рефлексировала:

— Мы жили в трубах, как муравьи… С тех пор я не люблю больших помещений… Мы не имели много пространства… Мы умели мало есть… Я тебе надоела?.. — «Она» высунулась, потому что Он долго молчал.

Он ответил: «Нет».

И спросил:

— Зачем ты вернулась?

— На… — «она» сунула ему что-то в руку. — Не спрашивай, все равно не знаю. Думаю, от неустроенности. Все-все страшно надоело.