Брайан Олдисс - Теплица

В этот момент сморчок вошел в мысли Пойли, заставив ее спросить:

— Если Рыболовы живут гораздо ближе к Черной Глотке, чем вы сами, о Хатвир, то какое волшебство помогает им выживать, когда звучит призыв Глотки?

Пастухи зашептались между собой, стараясь найти ответ на заданный ею вопрос. Ничего путного не приходило им в головы. И наконец одна из женщин произнесла:

— У Рыболовов длинные зеленые хвосты, о Дух.

Этот ответ не удовлетворил ни ее саму, ни прочих. Грен рассмеялся и открыл рот, подчиняясь сморчку:

— О вы, послушные дети пустого зева, вы знаете слишком мало и строите слишком много догадок! Неужели вы верите в то, что люди способны отрастить себе длинные зеленые хвосты? Вы беспомощные простаки, и мы поведем вас сами. Мы отправимся к Долгой Воде, когда выспимся, и все вы пойдете туда с нами. Там мы создадим Великое Племя, поначалу объединившись с Рыболовами, а затем и с другими племенами леса. Более вы не станете убегать в страхе. Отныне все существа будут бояться нас самих.

В сетчатых извилинах мозга сморчка возникло видение будущей плантации, которую выстроят для него. Там он сможет развиваться и размножаться в мире, хранимый своими заботливыми слугами — людьми. В настоящее время (неудобство ситуации то и дело заставляло сморчка сокрушаться) он не имел еще веса, достаточного для нового раздвоения, с помощью которого мог бы захватить некоторых пастухов. Но как только он сумеет разрастись, настанет день, и он станет мирно расти на удобно устроенной плантации, чтобы оттуда распространить свою власть на все человечество. И нетерпение заставило сморчка вновь заговорить устами Грена:

— Мы не будем более бедными слабыми тварями, рыщущими в подлеске. Мы убьем подлесок. Мы убьем джунгли и всех скверных созданий, которые населяют лес. Мы позволим жить лишь полезным существам. У нас появятся сады, и там, в этих кущах, мы будем расти — мы будем становиться все сильнее и сильнее, пока весь мир вновь не окажется наш, как уже было некогда, давным-давно.

Стояло напряженное молчание. Пастухи беспокойно переглядывались, сбитые с толку, но явно не спешащие высказать несогласие.

Про себя Поили решила, что произнесенные Греном громоздкие слова не имели смысла. Самого же Грена это уже не заботило. Даже рассматривая сморчка как очень сильного союзника и друга, он ненавидел чувство, возникавшее, когда ему приходилось говорить чужие слова и действовать далеким от его понимания образом.

Он устало растянулся в углу и сразу же заснул. Равно не интересуясь, что там думают другие, Пойли также легла и отошла ко сну.

Какое-то время пастухи стояли, с изумлением оглядывая спящих. Затем Хатвир их всех прогнала, хлопнув в ладоши.

— Пусть отдохнут, — решила она.

— Какие странные люди! Я останусь здесь, с ними, — сказала Яттмур.

— В том нет нужды; у нас будет достаточно времени для беспокойства, когда они проснутся, — заявила Хатвир, толкая Яттмур вперед себя.

— Мы еще посмотрим, как поведут себя духи, когда услышат пение Черной Глотки, — пробормотал Икколл, вылезая наружу.

Пока Грен и Пойли спали, сморчок бодрствовал. Сон был чужд его природе.

В настоящее время сморчок был подобен мальчишке, случайно забравшемуся в пещеру, полную сказочных богатств; он наткнулся на драгоценности, о которых даже не подозревал их подлинный владелец, и был настолько заинтригован, что не смог удержаться, чтобы их не исследовать. И первое же исследование привело его к потрясающему открытию.

Сон Грена и Пойли был исполнен множества странных фантазий. Целые пласты прошлого светились там; подобно погруженным в туман городам, они мерцали перед их спящим внутренним взором, чтобы тут же исчезнуть. Приступая к своим раскопкам без лишних предубеждений, чтобы не спровоцировать неприятие на бессознательном уровне, сквозь который проходило его погружение, сморчок уходил все дальше по зыбким коридорам памяти, где хранились интуитивные реакции Грена и Пойли.

Путешествие не было коротким. Многие из встречавшихся сморчку знаков, затемненных бесчисленными поколениями, уводили его в сторону. Сморчок продвигался все дальше в поисках сведений, относящихся к эпохе, предшествовавшей тому, как солнце начало выбрасывать лишнюю энергию, к тем дням, когда человек был куда разумнее и агрессивнее, чем его нынешний живущий на деревьях потомок. Перед восхищенным и озадаченным сморчком предстали великие цивилизации — но он погружался все глубже и глубже, в ту длиннейшую из эпох человеческой истории, еще до начала самой истории, еще до того, как у людей появился хотя бы огонь, согревавший их по ночам, или мозг, направлявший руку на охоте.