Марина Казанцева - Одинокая звезда

Но я так сильно был к нему привязан, что невольно заражался его отвагой и его стремленьем попробовать себя в бою с толпой противников, нимало не заботясь о превосходстве их числом. Так сильно верил он в свою неуязвимость и свою Звезду.

Были б мы глупцами, когда бы вздумали сидеть и ждать, когда к нам в двери постучатся и ласково предложат отдать немедля все сокровища, что припасли мы в путь, в обмен на жизнь, с тем, чтобы ночью нас тихонько скинуть с борта в воду.

Я снова притворился, что меня тревожит состоянье брата, и кока попросил принесть немного вина получше и сунул ему в руку мелкий самоцвет. И вся команда узнала то, что думал скрыть от них пройдоха-капитан.

Так ласков стал со мною кок, так нежен, что допустил в святых святая — на камбуз, что рядом был с дверью порохового погребка и склада оружейного. Там, выпивая с ним из тайных запасов капитана прекрасное французское вино взамен той рвотной массы, что команде предлагалась, мы подружились с ним. И он поведал мне, как капитан и офицерская верхушка намереваются пополнить запасы корабельной казны, чтобы матросы только им никаких вопросов не задали.

Упившись, кок задрейфовал среди кастрюль, мешков муки и связок лука. А я пробрался не без труда в оружейный склад и пополнил наши запасы пороха и оружия. У прочих постарался, насколько быстро вышло, выбить кремни. И прихватил с собою пару арбалетов с десятком стрел. Мне выйти удалось так незаметно, потому что по палубе на час примерно выпускались погулять частями пассажиры бледные из трюма: мужчины и женщины с детьми.

Мы ждали нападенья ночью, поскольку капитан хотел все сделать тихо и не посвящать команду в дела свои. За ночью ночь не спали мы и ждали стука в дверь, или другой сигнал о нападении. Дверца была доскою тонкой, и нисколько на ее защиту не мог надеяться тот, кто за ней бы спрятаться решил. И щели между каютой нашей и капитанской достаточно широки, чтоб обоюдно друг за другом наблюдать.

Вот с утра не вышел Мартиросса на палубу, а я принялся со вздохами и жалобами слоняться вокруг камбуза на виду у капитана, что на мостике стоял, и сетовать на жалкую кормежку, что лишила последних сил моего и без того страдающего брата. Горячка и тоска по отцу снедает его слабое здоровье. И так до тех пор я сокрушался, пока не обронили капитан и боцман меж собою хитрых взоров, и улыбочкой лукавой им не ответил штурман.

А ночью между вздохами и стонами наблюдал за щелью Мартиросса, где во тьме блестела пара глаз. Потом открылась и закрылась дверь, и выскочили мы немедля, и сокрылись в углу каюты капитанской, полагая, что во тьме вершиться будут темные разбойные дела.

Вернулись вскоре трое хитрецов, чтоб поделить им меж собою богатый куш, что прятали от них два брата-пассажира. И думали они закончить все без шума и в руках двоих блеснули длинные ножи, а капитан в дверях остался своей каюты.

Дверь выбили, вскочили внутрь и выбежали тут же, не найдя там никого. И тут же с Мартироссой мы метнули свои ножи. С воплем хриплым упали двое, схватясь за горло и заливаясь кровью. Капитан же, такое видя, с криком побежал, но ловкий Мартиросса пробил медный его панцырь пулей, поскольку блеск металла выдал в лунном свете, как, в отличие от офицеров, был готов ко встрече с нами капитан. И он упал, и покатился по палубе его шлем под ноги прямо тем матросам, что с коком вместе ждали на корме, когда те трое сделают свое ночное дело.

Мы оказались против толпы, вооруженной оружием негодным. Мы же с Мартироссой готовы были и уложили еще двоих, пока они возились со своими ружьями без кремней.

В каюте капитана достаточно было оружия, припасы были, и день мы встретили еще живыми. Но не в манере Мартироссы было сидеть, обороняясь, взаперти, за дверью. Он вылез через окна и, за снасти цепляясь, обошел противника и нанес урон, перепрыгнув через борт за спиной у жадной своры.

Услышав крики, дверь открыл я и тоже выскочил. Что может сделать против двух бойцов, так закаленных временем и множеством сражений, десяток жалких и трусливых псов? Оставили мы четверых, чтоб было кому со снастью управляться. Остальных скормили рыбам.

Вновь Мартиросса был резов и подвижен. Так битва развлекла его, что он опять стал весел и приветлив со мной и грозен с людьми.

Из пассажиров нашлись немногие, что могли работу делать пропавших в море. Так плыли мы два месяца, и тревожила меня одна лишь мысль, как сможем избежать мы по прибытии такого множества свидетельств преступления: захвата корабля и гибели команды. За меньшее деяние без слов рубили головы на плахах.