Валерий Губин: Шесть дней

- Не станут, - отозвался учитель, - это всего лишь идеи, лишь догадки. Видимо, дальше я не пошел.

- Что за мрачный тон? Жизнь прекрасна, вы еще молоды. Я, кстати, на десять лет старше вас и все еще оптимист.

- Верно, - едва улыбнулся учитель, - теперь вы меня старше. И все же непонятно, почему вы обратились ко мне - никому не известному дилетанту. Ведь такие путешествия стоят, по вашим словам, огромных денег. Почему бы вам, например, не посетить Эйнштейна?

- Зачем? Все, что он мог сделать, он сделал. Разве не безнравственно просить что-нибудь еще?

Учитель опять надолго замолчал. Андрей не мешал ему. Вошла Тоня с огромным чайником, который в детстве почему-то назывался "Трумэн", расставила на столе кружки, сахарницу, вазочку с засохшим на вид печеньем. Сама села в сторонке на кушетку, поджала под себя ноги и замерла.

- Пока я могу лишь высказать вам некую преамбулу, - неуверенно начал учитель, - нечто вроде введения, которое вы можете принять, и тогда мы дальше будем обсуждать более конкретные вопросы, либо не принять - и тогда нам не о чем больше говорить. Я имею в виду мои идеи.

- Слушаю.

- Я до войны учился на физфаке и проблемами космических путешествий заинтересовался еще на первом курсе. Прочитал всю литературу - от Циолковского и Цандера до предвоенных работ по ракетам. Верил, что это единственно возможный путь. Потом, в сорок третьем был тяжело ранен, несколько месяцев валялся в госпитале, одно время было очень плохо, врачи отказались. Моя койка стояла у окна, я много раз переходил из беспамятства в сознание и почему-то чаще всего приходил в себя ночью и видел звезды в окне. Постепенно я научился с ними общаться. Что-то происходило с моим сознанием, находившимся на волосок от смерти. Звезды перестали для меня быть безжизненными огненными шарами. Я ощущал их сочувственное прикосновение, их лучи пробегали по моему лицу, освежали и грели. Постепенно во мне зародилось чувство любви - к ним, ко всему миру, ко Вселенной. Это было непохоже на любовь к женщине или ребенку, последняя только бледная копия, жалкий призрак того чувства, которое я испытывал. Это изначальная любовь, я бы так выразился, изумительное состояние, без этой любви невозможна никакая другая. Когда мы любим человека, то мы как бы только на поверхности любви, а чтобы достичь настоящей глубины, нужно совсем другое сознание, особое понимание. И тогда весь мир переворачивается, становится живым, прекрасным, и мы сами уже - не наблюдатели мира, а часть его самого. Только этот мир уже не разделяется на планеты и Галактики, а есть одна прекрасная мелодия, гармония, в которой все есть в тебе, и ты - во всем.

Потом я пришел к идее мгновенного перемещения в пространстве - оно становится возможным при достижении такой гармонии. Как бы вам объяснить? Есть гипотеза, согласно которой электрон один во Вселенной, но появляется в любую минуту, в любом месте, где стараются его обнаружить. Так и любящий человек, чувствующий все в себе и себя во всем, может мгновенно оказаться в любой точке пространства или осознать себя уже существующим в ней.

Учитель взял со стола папиросу, закурил, долго и сосредоточенно затягиваясь и не глядя на Андрея.

- Вот, собственно, и все, что я пока могу вам сказать, - добавил он, - а сейчас извините, у меня срочное дело. Вы подумайте, если тут есть над чем думать, а завтра заходите, поговорим.

Андрей еще с полчаса погулял во дворе, не решаясь отправиться спать, представил на мгновение, какое лицо будет у шефа, если он ему расскажет о преамбуле учителя, и рассмеялся. Он ничуть не жалел о своей неудаче. Ведь судьба сделала ему такой подарок - вернула шесть дней юности. И потом, это неудача для шефа, для института, но не для Андрея. Ему по-прежнему нравилось все, что говорил учитель, нравилось как недостижимое для него сказочное и прекрасное откровение.

В темном парадном навстречу качнулась тень.

- Не бойсь, полковник, это я, - прохрипел Гриша.

- Ты что тут шастаешь?

- Извини, погорячился я днем.

- Ладно.

- Ссуди червонец до субботы на опохмелку, голова гудит.

- Нет у меня денег, - Андрей оправился от испуга и говорил твердо.

- Что ж, нет так нет, - Гриша пошел к выходу, потом обернулся и сказал с прежней злобой:

- А твоему учителю я еще сделаю козью морду.

Андрей, не успев ничего ответить, плюнул ему вслед.

Вернувшись домой, он сразу повалился на диван, спал долго, почти до полудня, часто просыпался и чувствовал себя необычайно хорошо - оттого, что он у себя дома, в детстве, оттого, что за окном кричат кошки, а не ревут трайлеры, не слышно постоянного мощного гула большого города.