Александр Фед: Ариадна обрывает нить

Отсчёт был не долгим и, явно, не утешительным для олимпийца. С негодованием, шлёпнув по воде рукой, Сергей поднялся на ноги, бросил прощальный взгляд в сторону «водной сковороды», всё ещё надеясь на рекордный результат, после чего покинул мокрый сектор для «выпекания блинов». К удивлению Грэма, неудачная попытка не отбила стремления к победе, так как физик вновь погрузился в поиски очередного, более идеального метательного орудия.

Судя по тому, что в поиски нужного камня активно включились босые ноги, распинывающие прибрежный песок, можно было предположить, что увиденная Уайтхэмом попытка не была первой, и «блины» у Щербакова пеклись в этот раз комом, точнее, одним, максимум тремя «бульками».

Грэм оставил русского естествоиспытателя за его благородным занятием очистки пляжа от камней и, закрыв глаза, не без удовольствия погрузился в размышления, которые терпеливо ожидали своего времени, помня, что «делу – время, а потехе – час». К чести Грэма, наблюдения за «блинной потехой» Щербакова заняли всего несколько минут. Впрочем, с учётом эффектных выходов и уходов с террасы – пословица не на много преувеличила время забав, которое плавно перешло во время размышлений.

«Очередной военный переворот», – эти привычные и много раз слышимые из сводок теленовостей слова, неожиданно, вспомнились, но впервые поразили историка своим сочетанием. Ему показалось странным и удивительным, что такие различные понятия, как война и очередь употребляются вместе, как нечто совершенно естественное, повседневное, можно сказать будничное, не вызывая у нас негативной реакции или недоумения.

Подумать только, существует очерёдность военных переворотов. Получается, что в то время, когда одни люди занимают своё место за хлебом, другие выстраиваются в очередь за собственной смертью. Ужас! При этом, всё привычно и совершенно нормально. Если есть очередь, значит, есть спрос – война стала естественной, повседневной потребностью нашей жизни, а, следовательно, она неизбежна…

– Война неизбежна… – его мысли сбились, когда он услышал чьи-то шаги.

Кто-то осторожно вошёл на террасу. Чуть приоткрыв глаза, Грэм заметил Шона Берка, который прошёл к соседнему шезлонгу, стараясь не шуметь, но, постояв рядом с ним, передумал садиться, видно, боясь разбудить отдыхающего историка скрипением деревянной рамы лежака. Ступая мягко, по-кошачьи он направился к краю террасы и, облокотясь на перила, стал наблюдать за тем, что происходило на берегу океана.

Уайтхэм решил воспользоваться предоставившейся ему возможностью понаблюдать за руководителем экспедиции с весьма близкой и удобной точки. На вид, Шону было около сорока пяти. Среднего роста, крепкий, коренастый, широкоплечий, атлетического телосложения, всегда опрятный, предпочитающий спортивный стиль в одежде, из-за чего выглядел гораздо моложе своих пятидесяти двух лет. Седина на висках, которая так не вписывалась в его спортивный облик, была следствием ужасной трагедией, которая произошла два года назад.

Его жена и пятилетний сын погибли в авиакатастрофе, когда на взлёте крупная птица попала в сопло двигателя авиалайнера и вызвала его крушение. Самолёт упал на землю в километре от взлётной полосы, которую только что покинул, погребая в страшной мясорубке всех пассажиров и экипаж.

Берк перенёс страшную трагедию внешне весьма сдержанно. Понимая, что работа – это лучший способ уйти от личных переживаний, он взял семинарские занятия, как дополнительную нагрузку, продолжая читать лекции по социологии в Кембриджском университете.

Однако ужасное испытание не прошло бесследно. Шон стал более замкнутым, предпочитая одиночество дружеским разговорам и посиделкам. Он подолгу засиживался в читальном зале университетской библиотеки. Расположившись за столом напротив огромного окна, он выкладывал возле себя стопку книг и чистых листов, которые чаще всего оставались не тронутыми.

Устало, откинувшись на спинку стула, он мог часами смотреть на вид из окна. Впрочем, трудно было поверить, что он любуется, открывающимися из окна, видам. Его осунувшееся лицо было неподвижно-грустным, застывшим от переживания внутреннего, огромного горя, которое надо было преодолеть и научиться жить с неизбежной потерей. Именно в эти первые месяцы после катастрофы его волосы покрылись налётом преждевременной седины, как напоминание о прошлом.

– Грэм, вы меня о чём-то спрашивали, но я тогда то же был занят своими мыслями и не смог ответить вам. Теперь, я абсолютно свободен и готов поговорить или ответить на любой вопрос, если я, конечно, знаю ответ на волнующий вас вопрос.