Но и фантазия не унималась. Его вдруг осенило: вовсе незачем вдаваться в объяснения. Можно вернуть деньги, не говоря ни слова, просто силой вложить ей в руку. Почему он так не сделал? Пришлось подыскать оправдание своему промаху. Она слишком быстро ускользнула, вот он и не успел.
Или, может быть, следовало обогнать их и прямо у них на глазах отдать эти деньги первому встречному попрошайке? Неплохая мысль. Жаль, что она слишком поздно пришла ему в голову.
До самого вечера Питер бродил по парку, раздумывая о случившемся, мысленно разыгрывал все опять и опять, на разные лады, но всегда достойно и приятно. И, однако, все время помнил, что это лишь мерещится. В иные минуты пережитое унижение возвращалось с такой остротой, что он морщился и вздрагивал от боли.
Стало смеркаться. В серых и лиловых сумерках влюбленные на ходу тесней прижимались друг к другу, откровенней обнимались за деревьями. В густеющей темноте расцвели вереницы желтых фонарей. Высоко в бледном небе прорезался лунный серп. И Питер мучительней прежнего почувствовал, до чего он одинок и несчастен.
К этому времени укушенная рука отчаянно разболелась. Он вышел из парка, двинулся на Оксфорд-стрит и наконец набрел на аптеку. Руку промыли и перевязали, и тогда он зашел в кафе, спросил б-булочку, яйцо, в-всмятку и кофе, причем официантка не могла понять его и пришлось сказать по буквам: "ч-а-ш-к-у м-о-к-к-о".
"Вы, видно, принимаете меня за бродягу или за какого-нибудь жучка, вот что надо было сказать, гордо, с негодованием. - Вы меня оскорбили. Будь вы мужчиной, я свалил бы вас одним ударом. Заберите ваши гнусные деньги". Но нет, после таких слов они навряд ли стали бы относиться к нему дружески. И, поразмыслив еще, он решил, что от негодования не было бы никакого толку.
- Поранили руку? - сочувственно спросила официантка, ставя перед ним яйцо всмятку и кружку кофе.
Питер кивнул.
- Укусила с-с-с... п-п-пес! - наконец-то прорвалось на волю это слово.
И тут он залился краской - слишком ярко вспомнился пережитый позор. Да, они приняли его за навязчивого попрошайку, обошлись с ним так, словно он не человек, а просто какой-то инструмент, который нанимаешь, когда понадобятся его услуги, а когда заплачено, больше о нем не думаешь. Унижение вновь обожгло такой болью, Питер все понял так ясно, так бесповоротно, что страдание пронзило не только душу, но и тело. Сердце неистово заколотилось, стало тошно. С величайшим трудом он заставил себя съесть яйцо и выпить кофе.
Все еще вспоминая открывшуюся ему горькую истину, все еще рисуя в воображении, как могло бы получиться по-другому, Питер вышел из кафе и, несмотря на усталость, снова пошел бесцельно бродить. Прошел по Оксфорд-стрит до Серкус, свернул на Риджент-стрит, помедлил на Пиккадилли, разглядывая судорожно дергающуюся в небе световую рекламу, пошел по Шефтсбери-авеню и, повернув к югу, зашагал боковыми улицами к Стрэнду.
На одной из улиц близ Ковент-Гардена его задела, проходя, какая-то женщина.
- Не вешай нос, дружочек, - сказала она. - Чего ты какой невеселый?
Питер изумленно посмотрел на нее. Неужели она вот так с ним заговорила? Женщина... возможно ли? Конечно, он знал, что есть на свете так называемые дурные женщины. Но она сама с ним заговорила... нет, все-таки это поразительно; и почему-то это не связывалось с понятием "дурная".
- Пойдем со мной, - вкрадчиво сказала она.
Питер кивнул. Ему не верилось, что все это на самом деле. Женщина взяла его под руку.
- А деньги у тебя есть? - озабоченно спросила она.
Опять он кивнул.
- На тебя поглядеть - вроде как с похорон идешь, - сказала женщина.
- М-мне одиноко, - объяснил Питер.
Он чуть не плакал. Ему даже захотелось расплакаться - расплакаться, и чтобы его утешали. Голос его дрожал.
- Одиноко? Вот чудно. С чего бы это - такой красавчик, и вдруг одиноко ему.
И она засмеялась многозначительным смешком, в котором вовсе не слышалось веселья.
В спальне у нее свет был тусклый, розоватый. Попахивало духами и нечистым бельем.
- Обожди минутку, - сказала она и скрылась за дверью, где-то в глубине своего жилища.
Питер сидел и ждал. Скоро женщина вернулась, теперь она была в кимоно и домашних шлепанцах. Она села к Питеру на колени, обняла его и принялась целовать.
- Миленький, - сказала она хрипло. - Миленький.
Глаза ее смотрели холодно, неласково. Дыхание отдавало недавней выпивкой. Вот так, вблизи лицо мерзкое, отвратительное.
Питеру показалось, только сейчас он впервые увидел ее - увидел и понял по-настоящему, до конца. Он отвернулся. Вспомнилась дочь пэра, что подвернула ногу на дорожке, и одинокая сиротка, и молодая вдова, чей ребенок едва не утонул в Круглом пруду; вспомнились Воркующая и Та, что с хрипотцой; и он разжал руки, обнимавшие его шею, оттолкнул женщину и вскочил.
Читать дальше