Олдос Хаксли: Субботний вечер

Но, конечно, на самом деле никаких несчастных случаев пока не бывало, и никогда еще у Питера не хватало храбрости кому-то сказать, как он одинок; и он ужасно, нестерпимо заикается, и очень мал ростом, носит очки, и вечно у него на лице прыщи; и темносерый костюм его совсем истрепался, рукава стали коротки, а по черным башмакам, хоть они и старательно начищены, сразу видно, какая это дешевка.

Башмаки-то и убили в этот день игру его воображения. Он шел, задумчиво потупясь, пытался сообразить, какие слова скажет он дочери пэра в такси, по дороге к Гросвенор-сквер, и вдруг заметил, как размеренно, по очереди вступают в прозрачные видения его внутреннего мира черные носы башмаков. До чего же они уродливы! И до чего не похожи на элегантную, великолепно сверкающую обувь богачей! Они были уродливы и новые, а со временем стали просто отвратительны. Несмотря на распорки, потеряли первоначальную форму; верх там, где кончается носок, весь в глубоких противных морщинах. Слой ваксы не скрывает сети бесчисленных трещинок на пересохшей дрянной подделке под кожу. Носок левого башмака с наружной стороны когда-то оторвался и пришит был кое-как, грубый шов бьет в глаза. И столько раз уже завязывались и вновь развязывались шнурки, что черная эмаль металлических петель, куда они продеты, совсем стерлась, бесстыдно обнажила их медную суть.

Ох, до чего безобразные у него башмаки, просто мерзость! А ему в них еще ходить и ходить. Питер сызнова принялся за подсчеты, которые проделывал уже десятки раз. Если каждый день экономить полтора пенса на обеде, если в хорошую погоду утром идти на службу пешком, а не тратиться на автобус... Но как тщательно, как часто он ни подсчитывал, двадцать семь шиллингов и шесть пенсов в неделю оставались двадцатью семью шиллингами и шестью пенсами. Башмаки стоят дорого; и когда он скопит на новую пару, костюм все равно останется старый. А тут на беду весна; распускаются листья, сияет солнце, всюду влюбленные парочки, а он идет один. Действительность сегодня нестерпима, и никуда от нее не убежишь. Сколько он ни старается ускользнуть, старые черные башмаки преследуют его и силком возвращают к мыслям о том, как он несчастлив.

II

Две молодые женщины свернули с многолюдной дорожки, ведущей вдоль Серпентайна, и направились по тропинке в гору, в сторону памятника Уатту. Питер пошел следом. Они оставляли за собою аромат тонких духов. Питер жадно втянул носом душистый воздух, и сердце его забилось быстро и часто. Показалось, впереди движутся чудесные, неземные создания. Воплощение всего прекрасного и недостижимого. Минуту назад они шли ему навстречу по дорожке у прудов - и, ошеломленный промелькнувшим видением вызывающей роскоши и красоты, он тотчас повернул и пошел следом. Зачем? Он и сам не знал. Только чтобы оказаться поблизости, и, может быть, в невероятной и непобедимой надежде: вдруг что-то случится, какое-то чудо, и взнесет его в их мир?

Жадно вдыхал он аромат их духов; с отчаянием, будто самая его жизнь от этого зависела, вглядывался в них, изучал. Обе высокие. На одной пальто из серой ткани, отделанное темно-серым мехом. На другой пальто все меховое наверное, десятка два огненно-рыжих лисиц убиты ради того, чтобы ей было тепло в этот весенний день, когда в тени еще пробирает холод. На одной женщине чулки серые, на другой - светло-коричневые. На одной серые лайковые туфельки, на другой - из змеиной кожи. Шляпки у обеих маленькие, облегающие. При них маленький черный французский бульдог; он то следует за хозяйками по пятам, то забегает вперед. Ошейник его обшит волчьим мехом, который топорщится вокруг черной бульдожьей головы, словно пышный воротник.

Питер шел за молодыми женщинами так близко, что, когда шумная толпа осталась позади, начал улавливать обрывки их разговора. Одна говорила мягко, будто ворковала, у другой голос был низкий, чуть с хрипотцой.

- Он изумителен, - говорила Та, что с хрипотцой, - он просто изумителен.

- Элизабет мне так и сказала, - ответил Воркующий голосок.

- И прием был великолепный, - продолжала Та, что с хрипотцой. - Он весь вечер нас смешил. Да и все так и сыпали шуточками. Когда пора было расходиться, я сказала - пойду пешком, может быть, по дороге поймаю такси. А он предложил мне поискать такси у него в сердце. У меня их там много, сказал он, и все свободны.

Обе рассмеялись. Но тут Питера обогнала шумная стайка детей, и за их болтовней он не расслышал, что было сказано дальше. Он мысленно обругал детвору. Чертенята, будь они неладны, загубили ему миг озарения. И какого озарения! Какая странная, неведомая, роскошная жизнь ему приоткрылась! Мечты всегда уносили Питера в кроткий уют сельской идиллии. Даже семейная жизнь с дочерью пэра ему рисовалась в тишине и спокойствии, вдали от городской суеты. Мир же великолепных приемов, где все сыплют шуточками, а изумительные мужчины предлагают молодым богиням свободное такси в своем сердце, ему был неведом. Этот мир сейчас на мгновение приоткрылся ему - и заворожил пышной тропической экзотикой. И теперь он жаждал одного: вступить в этот блистающий мир, так или иначе, любой ценой войти в жизнь этих молодых богинь. Что, если они сейчас обе разом споткнутся вон о тот выпирающий из земли корень и подвернут ноги. Что, если... Но обе благополучно перешагнули через препятствие. И вдруг Питер обрел надежду - в образе бульдога.