Джеймс Баллард: Затонувший мир [авторский сборник]

К концу месяца полковник Риггс и его маленький сдерживающий отряд закончат обследование города и двинутся на север, буксируя за собой испытательную станцию. Керанс иногда задавал себе вопрос, какой же это город: Париж, Лондон? Ему не хотелось думать, что придется покинуть эти номера под крышей отеля, где он жил последние полгода. Репутация «Рица», как признавал Керанс, была вполне заслуженной: например, ванная комната с ее черными мраморными бассейнами и позолоченными кранами и зеркалами походила на алтарь большого собора. Керансу нравилось сознавать, что он является последним обитателем этого суперлюкса; он понимал, что заканчивается определенный цикл его жизни — одиссея по затонувшим городам юга скоро завершится возвращением в Кемп Берд с его суровой дисциплиной, и это станет последней точкой в долгой и блестящей истории «Рица».

Он был прикомандирован к отряду Ригтса буквально в последнюю минуту и принял это назначение с радостью: ему давно хотелось сменить свой тесный уголок среди лабораторных стендов испытательной станции на простор высоких номеров отеля. Ему нравились роскошная парчовая обивка стен, бронзовые стилизованные статуи в коридорных нишах — он принимал все как естественное обрамление своего нового образа жизни; он смаковал изысканную атмосферу меланхолии, пронизывавшую эти остатки культуры, теперь уже фактически исчезнувшей. Большинство других зданий вокруг лагуны затянуло илом, и теперь лишь «Риц» стоял в гордом одиночестве на западном берегу, и его великолепие не портили даже пятна серой плесени на коридорных коврах, хранивших память о величии девятнадцатого столетия. Его апартаменты предназначались в свое время для известного миланского банкира, они были богато украшены и блестяще оборудованы. Воздушные занавеси, ограждавшие от жары, все еще действовали и, хотя нижние шесть этажей здания скрылись под водой, а стены начали трескаться, кондиционеры работали бесперебойно. Несмотря на то, что помещения пустовали уже десять лет, пыли на каминах и позолоченных столиках скопилось совсем немного, а три фотографии на обитом крокодиловой кожей письменном столе — сам банкир, банкир со своей лоснящейся, упитанной семьей и, наконец, еще более лоснящееся сорокаэтажное здание офиса — были вполне четкими. К счастью для Керанса, прежний постоялец покинул отель в большой спешке — и буфеты и гардеробы были заполнены сокровищами: одеждой, обувью, парфюмерией, украшенными слоновой костью теннисными ракетками, а в коктейль-баре сохранились солидные запасы виски и бренди.

Гигантский комар-анофелес, похожий на летучего дракона, прожужжал мимо его лица, спикировал и исчез за выступом здания в том месте, где был пришвартован катамаран Керанса. Солнце палило беспощадно и жара выгнала огромных отвратительных насекомых из их убежищ в покрытых мхом стенах отеля. Керансу пришлось укрыться за проволочной сеткой. В свете дня лагуна была красива загадочной траурной красотой; мрачные зелено-черные стволы хвощей, пришельцев из триасовой эпохи, и полузатонувшие белые корпуса зданий двадцатого столетия, все это отражалось вместе в темном зеркале воды — два разновременных мира, негаданно встретившиеся в этой точке пространства. Но это ощущение ирреальности сразу пропадало, как только гигантский водяной паук разбивал эту картину.

Вдалеке, к полумиле к югу, где-то за затонувшим островом большого особняка готического стиля, взревел мотор и поднял невысокую волну. Керанс, прикрыв за собой проволочную дверь балкона, направился в ванную бриться. Водопровод давно не работал, но он расчистил плавательный бассейн на крыше и через окно провел оттуда трубу.

Хотя Керансу было уже почти сорок и от радиоактивного фтора его борода поседела, черные волосы и сильный загар молодили его лет на десять. Давнее отсутствие аппетита и различные модификации малярии, иссушившие его кожу, придали ему вид аскета. Бреясь, он критически изучал свое лицо, разминая пальцами натянутую кожу и массируя лицевые мышцы — с годами черты его лица постепенно менялись, как бы проявляя скрывавшегося в нем иного человека. Несмотря на склонность к самоанализу и рефлексии, он чувствовал себя вполне спокойно и трезво, холодные голубые глаза смотрели из зеркала с ироническим отчуждением. Полусознательное погружение в привычный мир, с его ритуалами и обычаями, отхлынуло. Если он и сторонился Риггса и его людей, то это диктовалось лишь стремлением к удобствам, а отнюдь не человеконенавистничеством.