Журнал «Если» - «Если», 2006 № 11

Д.Д.:Я по этому поводу расскажу историю, которая уже превратилась в притчу. К Дмитрию Александровичу Пригову пришел некий человек, принес стихи своего друга и попросил: «Дмитрий Александрович, скажите мне, это хорошие стихи или плохие?». Пригов прочел и сказал: «Плохие». Человек в ответ: «А это он так нарочно». «Тогда — хорошие», — ответил Пригов. Это, конечно, абсолютизация, но в ней содержится большая доля правды. Такой подход не влияет на писательское мастерство, но влияет на функционирование текста в этом мире. Людей, готовых читать текст, не втиснутый в какие-то определенные рамки, не очень много. Существует даже специальная профессия — читать тексты, не вложенные в рамку, оценивать эти тексты. Это и есть критик, культуртрегер, филолог, редактор. Эта профессия особая, и хорошо, если этот человек добросовестен.

М.Г.:Вот я и хотела сказать: так будь прокляты культуртрегеры и прочие, которые мешают хорошим фантастическим текстам попасть к «серьезному» читателю, объявляя их «фантастикой».

Д.Д.:Так это же недобросовестные культуртрегеры и критики!

М.Г.:А где мерило добросовестности?

Д.Д.:Исключительно в нашем сердце. Ситуация очень болезненная и до какой-то степени патовая. Выход один — должна возникнуть новая группа читателей. Кстати, ведь роман Горалик и Кузнецова «Нет!» тоже провалился в некую щель между мейнстримовским и фантастическим сообществом — он был замечен читателем, но не критикой. Дело в том, что он был ориентирован на продвинутую молодежь, поколение, чьи вкусы генетически восходят отчасти к киберпанку, отчасти к психоделической прозе Берроуза, Буковски… Той литературе, которая у нас существует в основном в переводных вариантах. Это же не фантастика и не мейнстрим — это отдельная сфера письма, и вот у нее как раз есть свой читатель! В любом случае, существование трех полей лучше, чем существование двух полей. А тридцати — еще лучше.

М.Г.:«Сто полей»? Игра с множеством вариантов?

Д.Д.:Да. Кстати, фантастам еще грех жаловаться. Возьмем ситуацию с детективом — его вообще никто не держит за серьезную литературу, а ведь в этом жанре были созданы настоящие шедевры — Честертон, Агата Кристи, Конан Дойл, вошедшие не просто в историю литературы, а в ее мифологию. И сейчас такие прорывы в области детектива наверняка есть. Замечает их кто-нибудь?

М.Г.:Из твоих слов я сделала главный вывод — надо воспитывать читателя. Пока есть читатель, который выбирает «только фантастику» или «только мейнстрим», у нас все так и будут бегать по загончикам. А появится иной читатель, не будет ни фантастики, ни мейнстрима, а будет просто проза, которую читатель сумеет воспринять.

В принципе, к тому и идет: сейчас на нашем рынке появилось несколько западных имен, «чистых» фантастов, но новой школы, которых охотно приняли продвинутые читатели «просто литературы» — Вернор Виндж, Дэн Симмонс, Нил Стивенс, Нил Гейман… Еще немного, и эту же нишу освоят — уже начали осваивать — наши фантасты. И тогда настанет вечный мир и благорастворение воздусей.

Д.Д.:Да нет, просто возникнет некая буферная зона, которая может превратиться во что-то совершенно самостоятельное. А крайности так и останутся крайностями.

М.Г.:Так, может быть, эта новая буферная зона, когда возникнет, и будет мейнстримом?

Д.Д.:Я думаю, она будет просто хорошей прозой.

Почему фантастам, даже лучшим из лучших, так трудно попасть в поле интересов нежанрового читателя и уж тем более потребителя мейнстрима? Как помочь им пробиться на «чужую» территорию? Эти вопросы мы задали: фантасту, замеченному также в мейнстриме; писателю, ушедшему из жанра; известному прозаическому дуэту, остающемуся верным фантастике.

Еще в 1878 году Эмиль Золя в «Парижских письмах» горячо доказывал: «Жюль Верн — писатель остроумный, он с большим успехом популяризирует науку для невежд… Он не пишет, собственно говоря, романов, он просто драматизирует науку, он пускается в фантастические бредни, опираясь на новые научные данные. Я не стану разбирать этого рода произведения, долженствующие, по-моему, исказить все познания детей, но я вынужден засвидетельствовать их невероятный успех. Впрочем, они не имеют никакого значения для современного литературного процесса. Азбуки и требники продаются в таком же неисчислимом количестве».