Журнал «Если» - «Если», 2006 № 11

Данила Давыдов:Даже среди «толстожурнальных» критиков нет единого мнения. Одни литературные группы полагают, что мейнстрим — это толстожурнальная литература, причем либо либеральная, либо почвенническая, другие — что это литература, наследующая неподцензурной словесности, третьи — что это и вовсе сетература. И получается, что сей невнятный термин — вовсе не способ отделения чего-либо от чего-либо, а способ оценки. Нечто «главное — неглавное».

А в фантастической критике происходит очень интересная перекодировка этого смысла. Мейнстрим — это то, что НЕ фантастика (и не детектив, и не любовный роман), и вместе с тем то, что претендует на определенную статусность. То есть понятно, что в этих условиях, скажем, детектив мейнстримом не будет. Проблема в том, что фантастика не готова себя воспринимать на одной плоскости с детективом и любовным романом.

М.Г.:Не просто не готова — не хочет.

Д.Д.:Да, не хочет. Поэтому и выстраивает дихотомию «мейнстрим — фантастика», то есть фантастика и… литература черт его знает какая. Реалистическая — не скажешь. Элитарная — не скажешь. Нефантастическая литература и фантастическая литература. В результате получается так: все, что есть не откровенная попса и не фантастика — это мейнстрим. Здесь, как обычно, фантастическое сообщество не хочет посмотреть на свои проблемы со стороны, а ведь определение фантастики само по себе проблематично. Да, если расценивать ее как элемент рыночной системы, то фантастика является такой же нишей, как детектив, любовный роман и так далее… И, безусловно, в данном случае фантастика будет проходить по ведомству массовой литературы. Но если говорить о способах письма, о способах мировидения, о подходах к взаимодействию автора и текста, то здесь границы размываются до полного исчезновения. Об этом говорилось всеми разумными фантастами, доказывавшими, что нет фантастики и нефантастики, а есть литература — хорошая и плохая. Но обычно это пропускается мимо ушей.

Совершенно очевидно, что фантастический прием вообще характерен для литературы, сформировавшейся в XX веке. И это не мешало так называемой мейнстримовской литературе существовать даже не в другой нише, а в другом пространстве чтения. Важна как раз не рыночная ситуация — важны пространства чтения. Есть абсолютно разные читатели, которые ориентированы на чтение разной литературы. Если вдруг выйдут в жанровой серии, к примеру, Замятин, Кафка или Кортасар, читателями фантастики они и будут восприниматься именно как фантасты… В свою очередь, когда Стругацкие печатались в журнале «Нева», они воспринимались в контексте либеральной прозы конца 80-х, а не НФ. Но пока в жанровой критике я не встречал серьезного разговора на эту тему.

М.Г.:Были такие выступления. В свое время кто-то из фантастической среды заметил, что все дело в обложках. Под какую обложку, в какую серию встроится книга — так ее и будут воспринимать. В общем-то, это то же самое.

Д.Д.:Под лейблом фантастика (и об этом тоже часто забывают) расположились две совершенно противоположные вещи, не разделенные каким-то вакуумом, а, напротив, объединенные некоей пограничной зоной. Один полюс — это литература эксперимента, литература, исследующая взаимоотношения опыта и письма, а другой — формульная проза, сработанная по очень четким шаблонам, тем, которые мы имеем в виду, когда говорим о детективе или любовном романе. А вот посредине и существует фантастика: она не сводится к абсолютной попсе, но и не дотягивает до уровня художественного открытия. Но! То, что фантасты именуют мейнстримом, устроено точно таким же образом. Там есть и абсолютно клишированные вещи, и произведения новаторские, ни на что не похожие. Собственно же литература располагается где-то в этом промежутке.

М.Г.: Ну вот смотри, многие критики неоднократно утверждали, что фантастика — это именно то поле, позволяющее делать некие эксперименты, на которые «Большая литература» не решается. Фантастика расширяет рамки возможного. Мало того, она позволяет в завуалированном виде говорить о болевых точках общества, болевых узлах, фобиях, массовых психозах так, как литература «реалистическая» сказать не отваживается, поскольку для читателя разговор впрямую оказывается слишком болезненным. Поэтому НФ можно назвать литературой быстрого реагирования. В результате она осваивает новаторские приемы и стили (о темах я уж и не говорю), а потом ими пользуются мейнстримовские авторы. Например, не к ночи будет помянутая Татьяна Толстая с «Кысью». А вот другой полюс: роман Андрея Лазарчука и Михаила Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» попал в шорт-лист «Букера». Но разве роман стал от этого восприниматься как произведение мейнстрима, принадлежать его полю?