Георгий Гуревич - Троя (Рассказ о четырех буквах)

Все эти соображения я излагаю для читателей. Думаешь-то короче. Я подумал только: «На Сюисс равняться нечего».

И снова исчез из поля зрения гудящий берег, пятнистые бока кенгуру. Есть темно-зеленая вода, скольжу я по вершине елок. Скольжение на ле-евой, скольжение на пра-авой. Нога колеблет воду, портит шишкинское полотно. Гул голосов отплывает за спину. Хорошо! Ну а где мой клетчатый? Вижу его правым глазом. Значит, не отстает. Тоже прибавил, по мне равняется. Или график у него был такой: темп нарастает с каждым кругом. Вот и прекрасно, я в этот график вписываюсь.

Кркркркркркр… мелко зарокотало под ногами. Да, и мне правее надо было брать, слишком рано въехал в рябь. А сюиссянин соображает, где надо срезать, а где удлинять маршрут, недаром рожден на воде. Теперь я борюсь с рябью, а он еще на тихой воде. А вот повернулся к ветру спиной, опять обгонит. И обгоняет. Коля, нечего глазами косить, смотри на гребешки, главное тут — равновесие не потерять. Шлеп-шлеп-шлеп! Ух ты, какую волну развело! Прощай скольжение, прыгать приходится. С этой на ту, с этой на ту. Ой, чуть не… Ничего, удержался. Теперь на ту, гладенькую. А сюиссянин-то уже за хвостом кенгуру. Ладно, сейчас и я там буду, там дадим темп. Сюда… Сюда… А теперь вон туда. Метров на пятнадцать отстал. Ну это пустяк, пятнадцать мы отберем назад. Главное, не суетиться. Скольжение на ле-е-вой, скольжение на пра-а-вой. Чуть сильнее толчок. Чуть сильнее толчок. Ну вот и порядок, веревочка поймана. Клетчатая спина все ближе, все ближе. Могу и обойти, но есть ли в этом смысл? А он не хочет уступать, прибавлять темп. Не хочет, а я обойду. Или не стоит рвать перед самыми скалами? Влетишь сгоряча в узкий проход, забудешь, где там ноги переставлять, махать и отмахивать. Ладно, хочешь идти впереди, показывать, иди и показывай! Входи, входи в скалы, дядя с планеты Сюисс, я тебе не мешаю. Я даже отпущу тебя метров на пять, чтобы не столкнуться в скалах ненароком. Все равно я держу тебя за кушак.

Нечисто он проходил препятствия на этот раз, можно было подумать, что устал. В одном месте чуть не выскочил на подводный камень, зашатался, руками взмахнул. Если бы я ближе шел, мог бы и налететь на него. У нас на командных забегах иногда устраивают кутерьму нарочно: ведущий падает, загораживает дорогу, следующие на него, барахтаются, разбирают, где чьи ноги. А своя команда сторонкой обходит — и на чистую воду. Бывает такое, даже споры идут: по-спортивному ли подстраивать подобные фокусы? Но ведь сюиссянин сам по себе, не заодно с Васей Богомолом. Ему нет выгоды меня придерживать.

Так что я его еще отпустил немножко, прошел скалы внимательно, не торопясь, с балетной чистотой, хоть сейчас на сцену Кировского оперного. Болельщики взревели, замахали шапками.

А дядя Троя?

— Бросай ты его к чертям! Вперед уходи, вперед! По своему графику, своему, своему. Хуже на двадцать четыре! Я! Я! Я!

Хуже на двадцать четыре секунды? И остался один круг! Это была катастрофа.

— Я! Я! Я! — кричал мне дядя Троя вслед.

«Я» — последняя буква в его прозвище. Я — последняя надежда проигрывающего, последняя ставка спортсмена, если равны таланты Т, и равна Р — предварительная работа, и равен О — опыт.

Все равно, тогда остается сопоставить Я — ярость бойца.

Ярость. В горячке боя гневный боец сокрушает тройные силы.

Ярость матери, которая дикой кошкой кидается на зверя, ухватившего ее детеныша.

Ярость мальчонки, ухватившего за горло насильника, обидевшего его мать.

У нас, в спорте, конечно, ярость небезрассудная, ярость в пределах правил. Тут никому не разрешается бить соперника дубинкой по голове. Даже есть биологическая основа этой ярости. В мускулах у каждого хранится резерв на экстренный случай, для спасения жизни. Если жизнь потеряешь, беречь те запасы незачем. Вот природа их и извлекает в минуты смертельного ужаса или безумного гнева.

А мы должны извлечь на финише. За флажком резервные силы не нужны. Пусть на носилках унесут, а с букетом станцует дядя Троя.

Иные говорят у нас, что злиться не обязательно. Говорят, что любовь окрыляет не меньше, чем злость. Возможно, не спорю. Но ведь я мальчишкой был тогда. И моя вихрастенькая предпочитала меня не окрылять, а окорачивать.

— Гордишься? — переспрашивала она меня, когда я показывал ей грамоты. — Видела, видела, есть чем гордиться. Великолепно переставлял ноги.

Иные говорят: важнее всего товарищество. Ты — представитель Ленинграда, ты прежде всего должен думать о чести Ленинграда.