Герберт Циргибель - Иной мир

— Вот так уже лучше, — сказал он вполголоса, — только щелкальщиками языком я не совсем доволен. Придерживайтесь частот, господа, частот! От флейты пикколо я жду немного больше цезия. И не разбрасывайтесь так стронцием девяносто. Все еще раз сначала! Ля-ля-ля…

— Еще немного кобальта, Паганини, — серьезным тоном сказал я, — возьми наш счетчик и используй его в качестве метронома.

Он недоверчиво посмотрел на меня и пробормотал: «Что ты понимаешь о новой гармонии».

— Ты уже занимался гимнастикой?

— Я не хочу заниматься гимнастикой! — закричал он. — Не мешай мне постоянно, прочь отсюда!

Он что-то бросил в меня. Это была его бутылка. Она пролетела мимо меня и ударилась о бортовую стенку так, что стук разнесся по всему кораблю. Другие поспешили ко мне.

— Что случилось? — спросила Соня.

— Твой пациент становится холериком.

Она поговорила с ним, и Паганини делал вид, словно ничего не знал.

— Я действительно не знаю, что вы от меня хотите, — сказал он и сделал невиновное лицо. — Я сидел здесь один, затем пришел Стюарт и унизил меня.

— Он лжет! — воскликнул я. — У него это на лице написано. Я порой даже сомневаюсь, не притворяется ли он.

Чи кивком головы вызвал меня из кабины.

— Почему ты не можешь согласиться с ним? — с упреком спросил он.

— Он не в себе — ты хочешь спорить с больным?

— Я тоже болен, Чи, — устало ответил я, — мы все здесь больны. Долго я не продержусь.

— Ты продержишься, Стюарт, мы все продержимся, потому что у нас нет другого выбора.

Гиула проскользнул мимо меня, затем появилась Соня со своим «пациентом». Он с триумфом посмотрел на меня. Я был уверен, что он прекрасно знал, что делал. Но он был пациентом, он считался больным и ему было позволено все. Из сада доносился голос Гиулы. Он пел песню на своем родном языке. Я разобрал только припев: «Хей, еле, еле…».

Четырнадцатое декабря

Теперь и Гиула серьезно заболел. Он спит слишком много, а когда просыпается, он вялый. Недостаток физической деятельности — во мне это вызвало состояние. Я тренируюсь на экспандерах, словно нам предстоит принять участие в чемпионате по легкой атлетике. Соня установила, что Гиула выделяет слишком много кальция и белка. Его тело выделяло больше азота, чем он принимало. Азот, так объяснила Соня, важнейший составляющий элемент белка. Это все мы усвоили на Земле. Она кормила Гиулу таблетками, и мы втроем массировали его по очереди.

Для нас было бы немного легче, если бы мы снова заставили вращаться спицы. Но у нас на борту нет таких инструментов, чтобы предпринять за пределами корабля такой обширный ремонт.

Чи и Паганини пишут, словно одержимые. Я не знаю, сильно ли отличаются числа Чи от нот Паганини. В любом случае и то и другое непонятно…

Двадцать четвертое декабря

Рождество

Уже несколько дней мне приходится думать об этих счастливых минутах, проведенных на Земле. Сейчас мы переживаем их. Да, переживаем — это подходящее слово. У меня перед глазами постоянно мой дом и маленькое дерево со свечками, подарки, друзья и мой мальчик. На последнее рождество я удивил его музыкальным романом «Жан Кристоф». Он подарил мне аудиокассету — концерт для фортепьяно Чайковского. Я говорил себе, что это был день такой же, как все другие; но как в эти минуты не думать о доме?

Гиула более или менее отдохнул. Самое время, потому что это продолжительное массирование постепенно действовало мне на нервы. Очень часто мы не можем предоставить себя в распоряжение больного.

Запас медикаментов Сони ограничен. Двадцать четвертое декабря. Думают ли другие об этом? Чи и Паганини точно нет. У них дома другие праздники. И я даже не был уверен, были ли простановка дат верной. Может быть у нас на дворе уже май или июль? Это время! Каждый час похож на другой, утро ли, день или вечер, постоянно была одна и та же монотонная картина. Темная ночь вокруг нас и в ней невообразимое зрелище, огненный шар, Солнце. Над нами и под нами, перед нами и за нами светящиеся точки. Когда я впервые преодолел гравитацию Земли на ракете, мне все это показалось невероятным потрясающим. Я размечтался, словно девушка-подросток. Но красота и романтика охватывает нас всегда только в том случае, если мы можем сохранить ее как память. Для нас эта красота была ужасной, романтика была хаосом, нам уже давно приелась монотонность нашего окружения. И ко всему еще это безмолвие.

Рождество. Я читал, но в мыслях я был далеко отсюда. Затем я повисел на экспандерах, озлобленный и частично заболевший ностальгией. Во время моих упражнений появилась Соня. Она пригласила меня в лабораторию. Чи, Гиула и Паганини тоже присутствовали.