Спейсер Кацай - Тарназариум Архимеда

Арданьян еле сдерживал смех. Барбикен строго посмотрел на него и, неожиданно жалобно, бросил:

— Видите, вы хоть протезами да фамилиями замаскировались. А я?.. Да мне в Балтиморе проходу не дают. В Нью-Йорке Ротшильд хохочет. Из Петербурга Штиглиц письма ироничные шлет….

— Так говори, что это не ты, Пол, а Импи — какой-нибудь твой дальний родственник из сумасшедшего дома, — примирительно, но с иронией, произнес Арданьян.

— Надо же, Импи, — не обратил на него внимания Барбикен. — Более идиотского имени придумать вообще невозможно. И, кстати, кто такой капитан Николь? Что это еще за член экипажа, вместо Хастона? Откуда у нас соперники да заядлые спорщики появились?

Арданьян шевельнулся в кресле.

— Я ему немного про Маккольна наплел…

Барбикен пожевал губами.

— А где он, кстати? Надеюсь, информации у него немного?

— Куда-то на Юг уехал. А информации… Что может знать бывший, полуграмотный и вечно пьяный, официальный секретарь Артиллерийского общества? — слово "официальный" Мишель произнес с некоторым нажимом.

— Будем надеяться, — вздохнул Пол и, выпрямившись, сурово посмотрел на своих собеседников. — Друзья, мы знакомы не первый год. Не один пуд соли вместе съели в Калифорнии, вместе воевали, вместе работали до изнеможения и всегда прекрасно понимали друг друга. Сейчас мы готовы перейти ко второму этапу проекта и поэтому я просто требую полной секретности. И не только для собственной шкурной безопасности.

Он замолчал, уставившись на лампу, сделанную из гильзы снаряда. С трудом оторвал от нее взгляд и продолжил:

— Джимми прав. Этот французишка — извини, Мишель! — представил нас эдакими монстрами. И дело не во внешнем виде. Вспомните, в романе написано, что, — он поднял глаза к темному потолку, по которому красновато, словно отблески далеких пожаров, прыгали пятна света, — разделив число жертв артиллерийского огня на число членов клуба, было установлено: на каждого приходится две тысячи триста семьдесят пять с чем-то убитых.

— Если вдуматься в эти цифры, — продолжил из затемненного угла кабинета Арданьян, — то станет ясно, что единственною заботою этого ученого общества было истребление рода человеческого (хотя и в филантропических целях) путем усовершенствования боевых орудий, которые были приравнены к орудиям цивилизации. Это был своего рода союз ангелов смерти, которые в жизни, однако, отличались весьма добродушным нравом.

На память Мишель Арданьян тоже никогда не жаловался.

Джимми кашлянул и Мишель замолчал.

— Однако, — добродушный Хастон попробовал защитить неизвестного ему французского писателя, — этот Верн высоко отозвался о способностях американцев, как нации инженеров.

— Нации, снова нации… — пробормотал Барбикен. — Снова гражданские войны, дележка территории, кровь и слезы…

Арданьян задумчиво смотрел на него.

— Не смотри так на меня, Мишель, не смотри! — раздраженно бросил Пол. — Я родился в год начала войны Черного Сокола, на которой погиб мой отец, но странным образом никогда не понимал доктрины Монро. Америка для американцев… — вдруг произнес он с горечью и замолчал.

— Свобода, равенство, братство, — почему-то шепотом выдохнул Арданьян.

Барбикен покачал головой:

— Это не то, Мишель. Может тебе трудно будет понять, поскольку ты стал американцем, состоятельным американцем, только после калифорнийской золотой лихорадки, но… Возьми Джимми. Он — сын человека, который видел казнь Ната Тернера. Вождя восставших негров. А они ведь тоже американцы.

— Вот я и говорю, что гражданская война расставила точки над "и", — начал было Мишель, но Барбикен мягко перебил его.

— Я не о том. Помнишь, ту ночь перед нашим взятием Нового Орлеана? Помнишь, как мы спорили с тобой? Я говорил тебе, что после разборок американцев против американцев на своей территории, они могут начать разборки на чужой. Вспоминал Техас. Америка для американцев… Понимаешь, это — догма. А все догмы быстро устаревают. Нас хотят загнать в схему, но все схемы тоже недолговечны. И все говорит о том, что людское сознание не успевает за жизненными переменами. Оно очень инерционно. Грубо говоря, жизнь — это пушка господина Верна, а наши устремления — сила ее взрывного заряда. Перегрузка же традиционных схем прошлого превращает нас, настоящих, в нечто плоское, безжизненное и кроваво-расплющенное по стенкам снаряда. Вот и писатель-фантаст уловил это, когда писал, что освоение Луны может привести к нарушению политического равновесия на земном шаре. — Барбикен на секунду замолк, судорожно двинув кадыком. — Короче, я ни о чем не сожалею. Но, все-таки, если про нашу работу узнают… Особенно про результаты… Мало не покажется ни нам, ни Штатам, ни всему миру. Наука — схематизированная наука! — на службе прошлого, еще со времен Архимеда, страшная сила. Не готов еще мир к большим открытиям. Он для них мелок. Он и на других планетах такую дележку устроит!.. Марс для марсиан, Луна для лунатиков… Короче, мы в наших условиях работаем на будущее, прошу помнить об этом при любых обстоятельствах.