Джеральд Даррелл: На суше и на море [1972]

К Тасееву постепенно вернулось хорошее настроение. Он вытащил табак и трубку. Когда в трубке ало замерцало и комната наполнилась ароматным запахом табака, он посмотрел на Гусева. Сколько раз они пили чай вместе? Немало… В самый первый это было еще в школе после лыжных соревнований. Он обошел Гусева, и тот замахнулся палкой. Очень хотелось первым прийти, но не повезло… А потом у Светки Маевской пили чай, и девчонки их, как лошадей, сахаром с ладошек кормили.

Гусев поднял голову:

— Хочешь угадаю мысли?

Тасеев кивнул и пыхнул гигантским клубом дыма.

— О погоде думаешь! — уверенно сказал Гусев. — Нет? Тогда о завтрашнем маршруте, а это с погодой связано. Нет?! Тогда о Вале, а это тоже связано с погодой, тем более что она сейчас с работы топает, а плащишко у нее короткий. Нет? Не может быть!

Тасеев усмехнулся. Тот день, на лыжне, был солнечным. Значит, он и о погоде думал. Вслух сказал:

— Ладно. О погоде.

— Вот и ладушки! И не то разгадывал.

Свет, падающий из неплотно прикрытой печной дверцы, создавал атмосферу тепла и таинственности. Стемнело. Тасеев зажег свечу.

— В шахматы?

— Мы их забыли. За песификом…

— Велика важность! — Тасеев принес с крыльца валявшийся там валенок. Из толстого голенища они нарезали квадратиков, плотно вогнали в них спички, а на спички насадили вырезанные из хозяйственного мыла фигурки. Доску нарисовали на столе. Фигуры пахли мылом и прелым войлоком.

— Клуб домашних волшебников, — гудел Гусев. — Для дома, для семьи. Где мой слон? У меня нет слона!

Гусев разыграл вариант Дракона. Неудачно. Сдаваясь, проворчал:

— Фигуры не выбрасывай. Носки постираю.

Ночью пошел дождь, и Гусев проснулся. В комнате было тепло, шлепались, падая с потолка, невидимые во тьме капли. Рядом на нарах, завернувшись в спальный мешок, спал Тасеев, и Гусев слышал его ровное дыхание. Дождь однообразно колотил в стекла. Капало в нескольких местах сразу. «Надо починить крышу», — думал Гусев.

Он повернулся, укладываясь удобнее. Не спалось. Он стал думать о вещах, которые в свое время не починил. Часы, авторучки, башмаки. Всего набралось много. Потом вспомнилось лицо Тасеева в порту. Настроение починить трудно… Сон окончательно пропал. Хотелось пить. Дождь медленный — это надолго. Ну, на то ты и геолог. Вытянул свой билет и труби, пока не устанешь встречать и прощаться.

А Тасеев уснул сразу и глубоко. Только под утро, когда усилились порывы ветра, он на минуту проснулся. Гусева не было слышно, по стеклам стучал дождь. «Горит маршрут, тонет маршрут», — сонно опечалился Тасеев.

Дождь шел до самого утра. Но, несмотря на это, в комнате сохранилась сносная температура и запах лепешек. И еще — подсохших у печи дров.

Утром берег закрылся туманом, который держался весь день. Моросил безнадежный дождь. После долгих трудов Тасеев водрузил над перебитыми балками конюшни длинный бамбуковый шест — подвесную рею с кавасаки. Закрепив провод, он вывел его конец в форточку. Гусев захохотал, увидев его перепачканные руки.

— Почему не позвал?

— Храпишь очень…

— Это я к непогоде, — оправдывался Гусев.

Пока он умывался, фыркая и разбрасывая фонтаны брызг на исслеженный птицами сырой песок, Тасеев вытащил из рюкзака тщательно завернутый в рубашку транзистор. В комнате стало тесно от писка и треска.

— Ага! — сказал Тасеев. Комнату наполнили плавные позывные «Маяка». — Хорошо. И позывные, — он поискал слово, — домашние, будто и не на острове, а дома.

Тасеев представил воды холодного моря, отделившие их от материка. На север, правда, тянулась цепочка островов вплоть до Камчатки. На юге та же цепочка упиралась в Японию. Но на восток на тысячи миль ни клочка суши до самой Америки. Тихий океан плескался за перешейком, под горой Иканмикот.

Пока Тасеев слушал курс японского языка (ему нравился чуть картавый женский голос, которым вещал приемник), Гусев спустился на берег.

Кромка пляжа, усыпанная плавником, уходила к отвесным скалам. Между кривыми источенными обломками тускло поблескивали всяческие чудеса: то причудливо изогнутые, побелевшие от времени древесные корни, то отшлифованные водой до яркой желтизны бамбуковые шесты, то обломки деревянных ящиков с клеймами всевозможных торговых фирм. Ярко белели полузанесенные песком раковины громадных пектенов и игольчатые, словно поросшие зеленым мхом, сферические скелеты морских ежей. Трещали под сапогами высохшие морские звезды, темные членистые огурцы голотурий, панцири и клешни самых невероятных размеров и расцветок и коричневато-зеленые, пахнущие йодом, рифленые листья морской капусты. На каменистых площадках росли похожие на пухлые пальчики кожистые растения. Пальчики лопались с резким звуком, напоминавшим выстрелы.