Томаш Колодзейчак - Когда прольется кровь

Но сам тренировался ежедневно.

Вернувшись домой, он разулся, скинул рубашку и штаны, обвязал лоб лентой. Ему было сорок, и уже семнадцать лет он не сталкивался с противниками.

Луну затянули тучи, слабый свет не мог выхватить из тьмы фигуру бойца, но если бы кто подошел к забору, он услышал бы громкое мужское дыхание, свист рассекаемого кароггой воздуха, хруст ломающихся под ногами веток.

Когда Дорон закончил тренировку, над Ореховой Долиной вставал рассвет.

Светало.

Ветер очистил Пруды Черного Омута от тумана, разогнал тучи, затягивающие черное небо. Солнце выглянуло из-за края мира. Воздух обвевал утренним холодом, но Магверу казалось, что он во сто крат холоднее обычного.

Он сидел, скорчившись, вперившись в росток молодой липы, найденной вчера Острым. Липа - дерево смерти. В Ольтомаре умершим детям вкладывали в нос липовые шарики. Кажется, в дальних краях людей хоронят в липовых корзинах. А в Даборе на липах вешают преступников.

Магвер, на котором была только набедренная повязка, дрожал от холода. Ноги уже закоченели, согнутая шея разболелась, оплетенные тонкими липовыми побегами пальцы занемели.

За спиной Магвера стоял Острый. Он говорил медленно и тихо, так, что юноша слышал лишь шепот, самих же слов разобрать не мог.

Хрустнуло стекло раздавленной в руке склянки, кровь Родама смешалась с кровью Острого, потом Шепчущий коснулся холодными липкими пальцами плеча Магвера.

Острый принялся насвистывать. Свист, вначале тихий, с каждой минутой становился все громче. Робкий вначале, он постепенно набирал силу. И тогда Магвер почувствовал, как вдоль позвоночника побежали мурашки, дрожь сменили тонкие быстрые покалывания, все более глубокие, все более чувствительные. Что-то странное, пугающее проникло в мысли Магвера, что-то такое, из-за чего глаза перестать видеть, уши - слышать, а мысли разбегались так, что он не мог собрать их в кулак и не в силах был этому сопротивляться.

И вдруг все замерло.

Шепчущий обошел вокруг Магвера и встал перед ним, хотя ему все время казалось, что он чувствует руки Острого у себя на плечах.

Шепчущий сорвал липовый листик. Вынул из мешочка кусочек сырого мяса, завернул в листик и подал Магверу.

Юноша раскрыл рот, сжал веки. Его зубы стиснули жилистое мясо, прикусив лист, язык слизал кровь с губ.

Разбудил его далекий крик:

- Господин! Господин!

Лист успел встать и отворить дверь, прежде чем кричавший вбежал во двор.

- Господин! - Мужчина тяжело дышал, утомленный долгим бегом. Салота уважали в округе не только за его ловкие пальцы, но еще и за то, что он лучше других умел разговаривать с Дороном.

- В чем дело?

- Господин... Сегодня прибежал малыш Конта, он ночевал у бабки в Даборе, но старуха послала его чуть свет, потому что вроде бы как в городе творятся страшные вещи, - выпалил на одном дыхании Салот.

- Что случилось?

- Господин, была, кажется, страшная бойня. Вечером гвардейцы вошли в город, сам знаешь, господин, какие они, что мужики, что бабы. А уж ихнюю бабу ни в какую от мужика не отличишь. Ну вот. Вдесятером вроде как вошли они в трактир и принялись там хватать и щупать девок трактирных. Ну а те, как всякие служебные девки, маненько испужались, но почали им услужать. Ну, это еще ничего страшного, потому как они ж к тому приставлены, привычные и за это им харч дают. Но тут оказалось, что гвардейцы-то одни бабы, гвардейки, значит, и эти-то бабы к служебным девкам и добираются.

Дорон слабо улыбнулся, но Салот этого не заметил.

- Ну и тут уж пошло через край, господин. И началась драка. Страшная, потому как за девок ихние парни встали. Ну, все выперлись на улицу, а там к ним присоединились другие. Два гвардейца, кажись, раненых, а наших трое убитых. Ох, не будет примирения, не будет мира. А городовые всю эту толпищу разогнали, нескольких, что помоложе, схватили и поволокли в крепость. Бан их еще не осудил, но людишки болтают, что суд, мол, будет строгий, чтобы никто супротив Шершней не смел пальцем шевельнуть. Как думаешь, господин, дарует он им жизнь иль нет?

Дорон поудобнее устроился на скамейке.

- Думаю, Салот, все от людей зависит. Будет покой - отпустит бан молодых. Начнутся беспорядки - пойдут на эшафот.

- Эшафот! - ахнул слуга. - Эшафот... Первая кровь уж пролилася.

Собаки не обращали внимания на царящий на рынке балаган - здесь была их территория и они давно уже привыкли ко всему. Сейчас, пользуясь солнечным днем, отогревались - ленивые и медлительные. Люди обходили их стороной, не мешая дреме. Собака - слуга и друг человека - заслуживала уважения.